Смерть заберет с собой осень - Эмма Рид Джонсон

тонкую прозрачную трубочку, которую вытаскивали из сгиба моего локтя. В тот момент процедурный кабинет вдруг резко качнулся, как если бы мы были посреди моря, и я явственно ощутил, что мне стало нехорошо, – я утаил этот факт от медсестры, но ещё очень долго не мог выкинуть из головы образ той длинной трубочки, запрятанной внутри меня.

Именно поэтому я отказался от помпы – жить с мыслью, что нечто подобное будет вставлено в меня двадцать четыре на семь, было для меня страшнее, чем ежедневно колоть себя ручками и самостоятельно отслеживать уровень сахара. Муторно, но зато спокойнее на душе.

Вот и сейчас лёжать на этой твёрдой кушетке в окружении незнакомцев в одноразовых масках мне удовольствия не доставляло. Не из-за физической боли, а из-за самого обыкновенного страха. Я правда верил, что, изнурённый многолетней болезнью, успел привыкнуть ко всему, но, выходит, эта мысль была самым обычным заблуждением – я всё ещё слабый трусливый мальчишка.

– Зависит от вида. – Я сделал глубокий вдох, чтобы привести себя в чувство. – У кого-то их пятнадцать, а у кого-то и все триста.

– Очень хорошо, – кивнул врач. – Хагивара-сан, а вы знали, что наш организм вырабатывает столько кислоты, что способен переварить железный гвоздь?

– Ну-у… – Я задумчиво закусил нижнюю губу. Зачем-то представил, как глотаю длинный и почему-то ржавый гвоздь, а потом и то, как он постепенно расплавляется прямо у меня в желудке. – Что-то слышал о таком.

– Замечательно. Всё в порядке, ничего не болит? – вновь спросил он, и мне уже стало как-то неловко. Другие их пациенты вряд ли вели себя так по-детски. – Хагивара-сан, как вы думаете, сколько месяцев длилась самая долгая беременность?

Вокруг всё гудело: то медсёстры начнут о чём-то переговариваться, то рентген затрещит прямо над головой, то всю это какофонию звуков начнёт перекрывать стук моего сердца – пульс пришёл в норму благодаря отвлекающей болтовне врача. Пока я не думал о чём-то плохом, а размышлял над тем, сколько же ножек у сороконожек, моя нервная система расслаблялась, позволяя на какое-то время увязнуть в сторонних размышлениях, а не билась в конвульсиях при мысли о том, что в эту минуту в меня вводили длинный катетер, который впрыскивал в мои несчастные сосуды красящее вещество.

– Всё нормально, – скованно повторил я. – Беременность? Ну не знаю, месяцев тринадцать…

– Близко, но вы не угадали: семнадцать. – Он что-то буркнул одной из своих помощниц и снова обратился ко мне: – Счастливицей, попавшей в книгу рекордов, стала китаянка Ван Ши.

Стоило ему сказать что-то про Китай, как в голове резко всплыли слова Юки-куна о том, что он любит китайскую поэзию. Я словно вновь оказался в своей комнате, а рядом валялся он, чем-то смахивающий на самолюбивого бродячего кота.

– А вы знаете стихотворения Периода Вёсен и Осеней?

– Ох. – Он позволил себе сдавленно рассмеяться. – В своё время я зубрил трактаты китайских целителей, а не поэтов, но, помнится… – Он вновь отвлёкся, отдавая какое-то поручение помощнице. – Можете сделать глубокий вдох и задержать дыхание, Хагивара-сан? – Через несколько секунд он добавил: – Всё, можете дышать. Так вот, я запомнил первые несколько строчек из стихотворения эпохи Шести Династий: «Я слышал давно о тыквах князя Дунлина. Он выращивал их за стеной у закрытых ворот». Тра-та-та, что-то там. Поэт из меня никудышный. Прошу простить старика.

Поэт, возможно, и впрямь из него был никакой, зато как врач и человек он был потрясающим, а я на своём пути встречал немало людей в этой сфере. Далеко не все проявляли такую смекалку, чтобы кого-то успокоить.

– Мы закончили, Хагивара-сан. Полежите немного, пока все данные будут записываться на диск, а потом можете идти. Через два часа можно будет снять повязку.

С меня стянули защитное покрывало, под которым я успел пригреться, а Абэ-сан с дружелюбной улыбкой принялась перевязывать мою руку. Я нашёл в себе силы взглянуть на медсестру и заметил в глубине её глаз столь знакомое приторное сочувствие. Этого хватило, чтобы моё нутро обречённо сжалось. Я знал, что стоит выйти за пределы этого кабинета и вернуться к Ямаде-сенсею, как мои спокойные дни будут сочтены, – с вероятностью в девяносто девять процентов он вынесет мне новый… диагноз, из-за которого моя и без того короткая жизнь уменьшится ещё в несколько раз. Оставалось только стиснуть зубы и принять всё, что готовит мне будущее, с мужеством.

* * *

Мужеством обладают сильные люди, а я уже признался самому себе, что так и остался трусливым мальчишкой. Значит, то, что я сидел с белым шумом в ушах и не слышал и половину из того, о чём говорили мама с Ямадой-сенсеем, – норма.

– Акира. – Мама потрясла меня за плечо. В глазах её стояли большие горошины слёз, ещё не успевшие скатиться по щекам. – Акира…

– А? – Я всё равно не выходил из забытья. – Что такое?

– Акира! – Этот голос уже явно принадлежал не маме. Понял это только потому, что она сидела с закрытым ртом. – Я настоятельно рекомендую прислушаться к моему совету и госпитализироваться прямо сейчас… – Я повернул голову в сторону Ямады-сенсея. Тот сидел не за столом, а успел переместиться поближе ко мне. Почему-то я не заметил этого сразу. – Больницы всегда переполнены, а скоро ещё и Рождество. С твоей проблемой нельзя затягивать, если ты не хочешь… если ты не хочешь умереть на ближайшем экзамене.

– Вы же сказали, что у меня в запасе пара месяцев точно есть, – грустно усмехнулся я, вскинул брови домиком и широко улыбнулся. Улыбка вышла нервная и натянутая. От неё у меня лицо свело судорогой. – Отказываюсь.

– Акира! – Мама вцепилась в моё плечо, оттягивая край толстовки. – Ты слышишь, что говоришь?! Ты не можешь отказаться…

– Я не лягу в больницу раньше Рождества. – Мой ответ был категоричен. – Возможно, оно у меня последнее… Не хочу умирать с мыслью, что моё последнее Рождество прошло в стенах больницы, как ты не понимаешь?!

Тут моя и без того нервная улыбка дрогнула.

Глупо было притворяться, что операция сильно бы продлила мне жизнь. Если не умрёт до конца сердце, то вот-вот откажут почки, а там – печень, за печенью лёгкие и мозг. В моём теле и без того было полно умирающих и работающих на пределе сил органов. Я рисковал каждый чёртов день этой треклятой жизни и перетерпеть ещё пару недель наверняка смог бы. До этого же дня как-то дожил – значит, моё время ещё не настало.

– Но если ты будешь упираться, то оно действительно станет последним! – Тут мама не выдержала и безмолвно зарыдала. Глаза