Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов

спора (я-де не видел в натуре сибирских писаниц). Все же кое в чем он возражал Пелих и отметил, что палеолитические и мезолитические наскальные рисунки выделены Окладниковым неубедительно, а его ссылки на памятники из далеко расположенных районов вызывают сомнения[133].

В тот же год в «Советской этнографии» откликнулся на дискуссию и Чернецов. Его статья посвящена «приемам сопоставления наскальных изображений» и представляет собой изложение опыта автора в данной области. Не согласившись с «принципом генерализации», провозглашенным Пелих, он склонялся к идее многолинейного развития искусства, защищаемой мной, но вопроса о палеолитическом и неолитическом возрасте шишкинских рисунков не касался[134].

До сих пор дискуссия шла вяло и самого Окладникова, видимо, мало беспокоила. Организовав отклик Пелих, он тут же сделал реверанс передо мной в докладе на конференции по этногенезу народов Северной Азии. Там говорилось: «несколько интересных этюдов по петроглифам и вообще первобытному искусству издано А. А. Формозовым»[135].

Положение изменилось в конце 1969 года. В «Этнографии» я напечатал ответ Пелих и Савватееву, где охарактеризовал методику Окладникова определеннее, чем раньше[136]. Одновременно вышла моя книга «Очерки по первобытному искусству» с главой о сибирских писаницах. Расширив свою аргументацию, я сверх того привел примеры постоянной путаницы в публикациях Окладникова. В одной книге дважды повторен тот же самый наскальный рисунок, но место, откуда он происходит, в подписях названо разное. Фигура лошади из Шишкина воспроизводилась Окладниковым повернутой то вправо, то влево. Сказал я и об его отношении к памятникам: в Шишкине по его сценарию снималось кино, и для этого древние гравировки замазали голубой масляной краской, так что судить о них стало невозможно.

Теперь уже нельзя было снисходительно писать о моих «интересных этюдах». Книгам Окладникова была противопоставлена книга же. С ней как-то будут считаться и у нас, и за рубежом.

Произошло в это время и другое. Окладников был избран академиком. В отношении моего будущего в науке тоже появилась полная ясность. Особенно деликатничать со мною отныне не было резона.

В 1970 году в «Советскую этнографию» пришли сразу две статьи для дискуссии. Обе написали близкие Окладникову люди — А. И. Мартынов и В. А. Ранов. В этот момент умер Чернецов. Редколлегия без него не знала, как вести себя с археологическим конфликтом. Если печатать что-то против меня, придется опять дать мне слово для ответа, и конфликт не сгладится, а разгорится. Поэтому с публикацией новых поступлений начали тянуть. Тогда Окладников поместил статью Мартынова в собственном органе — «Известиях Сибирского отделения АН СССР. Серия общественных наук».

Мартынов окончил Педагогический институт в Москве, археологической подготовки не имел. Попав по распределению в Кемеровский университет, вошел в контакт с Окладниковым. Директору академического института нужен был человек, во всем зависимый, но числящийся по другому ведомству, чтобы получать от него всякие «внешние отзывы». Мартынов описал небольшую Томскую писаницу, рабски копируя схему Окладникова, хотя эти рисунки мало похожи на ленские.

В начале 1970-х годов Мартынов, как и Пелих, собирался защищать докторскую диссертацию. В 1973 году он привез ее в Ленинградское отделение Института археологии, но там его уличили в плагиате. Защита состоялась в 1975 году уже в Новосибирске.

Мартынов сказал Э. Б. Вадецкой, что его статья для дискуссии не только выправлена, но в значительной мере написана Окладниковым. Называется она «Петроглифы Сибири: анализ конкретных источников и всемирно-исторический масштаб»[137]. Это, следовательно, ответ не на первую мою статью в «Этнографии», а на вторую, озаглавленную мной после деклараций Пелих «Всемирно-исторический масштаб или анализ конкретных источников?» Затронуты, кроме того, и две мои книги.

Разбора моих аргументов в статье нет. Явно лишь стремление опорочить своего противника. Автор говорил о запрещенных приемах полемики, но сам ими постоянно пользовался. Свою статью он начал с перечисления «четырех основных положений» моей работы. В действительности это лишь вырванные из контекста отдельные замечания по поводу построений Окладникова, отнюдь не главные, а то, что я считаю основным, не названо вовсе. Именно такой метод полемики — изложить взгляды оппонента в намеренно оглупленном виде, а потом бодро их опровергнуть — надо расценивать как запрещенный.

Вслед за Пелих, Мартынов уверял читателей, что мои публикации не содержат ничего, кроме беспочвенной критики трудов Окладникова, и с важностью рекомендовал мне внести в науку что-нибудь позитивное вместо опорочивания предшественников. О проведенном мною сопоставлении сибирских писаниц с гравировками на надмогильных сооружениях Енисея, открывающем новые возможности осмысления материала, Мартынов умолчал.

Более того: он объявил абсурдным требование найти в Сибири опорные точки для датировки петроглифов, т.е. рисунки на камнях, связанные с комплексами определенного времени, ибо таких памятников, якобы, и быть не может[138]. Но они есть, и я на них указывал. Анализ этих источников неминуемо ведет к пересмотру хронологических выкладок Окладникова, игнорировавшего эти кардинальные факты и прибегавшего к другим, территориально отдаленным аналогиям.

В целом статья свелась к очередному пересказу книг Окладникова и не раз публиковавшейся им аргументации.

Касаясь изображений лошадей из Шишкина, Мартынов обошел мой разбор фаунистических и стилистических доказательств Окладникова и остановился на второстепенных моментах. Я упомянул, что Шишкинские скалы интенсивно разрушаются и потому маловероятно, что на них могли уцелеть палеолитические росписи. Ничего подобного — заявлял Мартынов, — горные породы здесь исключительно прочные, а если Формозов утверждает противоположное, значит, он поленился взобраться на утесы и смотрел на них снизу. Не знаю, был ли в Шишкине сам Мартынов. Я же проехал несколько тысяч километров от Москвы до верховьев Лены не для того, чтобы бегло взглянуть на петроглифы снизу, тем более что и подняться-то надо на какой-нибудь десяток метров.

А вот что писали о монолите с изображением лошади в Шишкине те, кто там работал. В. Е. Ларичев: «Плоскости тринадцатого камня... открытые всем ветрам, плохо выдержали напор времени — поверхность камня стала неровной, покрылась выщербинами и углублениями, от плотного и твердого песчаника легко отделялись тонкие легкие пластиночки, камень местами вздулся пузырями и крошился при легком к нему прикосновении»[139]. А. П. Окладников: «Поверхность скалы настолько выветрилась и пострадала от времени, что побелела и вздувается пузырями. Более того, вся скала, где находится рисунок, треснула, нижняя ее часть сильно опустилась и, осев, сместилась на несколько сантиметров»[140]. Разве эти цитаты не говорят о том же, о чем писал я, что «скалы интенсивно разрушаются»?

Затем Мартынов повторил тезис Окладникова, что крупные изображения на камнях древнее мелких, видя в этом общую и абсолютную закономерность. Действительно, первый художник, облюбовавший какую-то скалу, не был стеснен ничем