Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов

оказавшиеся ниже всякой критики (А. Г. Медоев, Г. А. Помаскина, Г. В. Шацкий)? Видимо, Ранова интересовали вовсе не памятники первобытного искусства и методы их осмысления. Перед защитой докторской диссертации в Новосибирске хотелось угодить Окладникову, да и неприятному для себя субъекту слегка подгадить (как раз, когда я заведовал аспирантурой в нашем институте, Ранов провалился на вступительных экзаменах и счел меня в этом виноватым).

Получив от Ранова сборник с его статьей, я поблагодарил, но выразил недоумение по поводу занятой им позиции. Он ответил, что я очень некрасиво свожу личные счеты с Окладниковым, а мое стремление поучать старших и младших всем глубоко противно.

В тот же год появилась книга Я. А. Шера «Петроглифы Средней и Центральной Азии». В 1981 году он защитил ее как докторскую диссертацию в Новосибирске. Человек, написавший мне некогда о своем презрении к жулику Окладникову, пошел к нему на поклон. Шер повторял, что лишь математико-структурно-системные методы позволят научно классифицировать петроглифы, но тут же сообщал: Окладников интуитивно эту классификацию уже создал, и пел дифирамбы интуиции вообще. О том же говорилось в предисловии редактора — Окладникова. А ведь десятью годами раньше Мартынов (читай — Окладников) яростно возражал против моих слов об интуиции, лежащей в основе построений его покровителя.

Касаясь спорных вопросов, Шер присоединился к палеолитической датировке трех Шишкинских рисунков. Аргументов нет. Сказано лишь, что их «палеолитический возраст не может быть оспорен так легко, как это показалось А. А. Формозову». Пересмотрено сделанное мною сопоставление двух композиций с парами лосей из Шишкина, одну из которых Окладников считал неолитической, а другую — средневековой. Шер рьяно доказывал, что они не тождественны (чего я не утверждал), но не смог продемонстрировать различия в их стиле. Мне брошен упрек, что я игнорировал важнейшее обстоятельство: первая композиция покрыта патиной, а вторая — нет[158]. Я вновь поднял все опубликованные материалы по Шишкину, но таких данных не нашел.

Наконец, в тот же год в книге о петроглифах Монголии в последний раз откликнулся на дискуссию сам Окладников. Он отблагодарил Членову за то, что она добилась изъятия моей статьи из «Кратких сообщений», а корректуру передала ему. Этой крайне непопулярной в археологическом мире даме сделан гиперболический комплимент. Она названа «лучшим знатоком степной бронзы Евразии». Обо мне, разумеется, написано иначе: «А. А. Формозов в обычной для него полемической манере неверно изложил мои взгляды... Он сделал попытку приписать мне нечто совершенно противоположное моим взглядам. Эта попытка встретила серьезные возражения со стороны Г. И. Пелих и А. И. Мартынова. К сожалению, основательная ответная статья А. И. Мартынова не получила широкого распространения в центральной печати и, будучи опубликована только в Сибири, осталась по этой причине недоступной даже специалистам. Пользуюсь случаем ради справедливости указать эту работу А. И. Мартынова. Попутно следует сказать, что именно сам А. А. Формозов повинен в применении метода „всемирно-исторического анализа“, а заодно в пренебрежении „конкретными источниками", в их произвольном толковании»[159].

Вот значит, как! Не Пелих восхваляла блестящий метод всемирно-исторического анализа, созданный Окладниковым, и не я с ней спорил по этому поводу, а именно я применял этот метод, и Пелих удачно меня разоблачила. Все с ног на голову! Сносок на мои работы нет, и неосведомленный читатель восстановить, как все было в действительности по книге Окладникова, не сумеет. Кстати: ни Мартынов, ни Пелих не говорили, что я исказил его взгляды.

В 1981 году Окладников умер. В некрологе, напечатанном в «Советской археологии» П. И. Борисковский писал: «некоторые его научные противники принимали благожелательность и веселую доброту Алексея Павловича за слабость и беспомощность и обрушивались на него с несправедливой оскорбительной критикой. Они были жестоко наказаны... И по сей день у некоторых археологов... не зажили «синяки», нанесенные полемическими ударами А. П. Окладникова»[160].

Я попросил Борисовского назвать мне хотя бы одну полемическую статью Окладникова. Он сказал, что имел в виду устные выступления и (сам еврей) привел как пример находчивости покойного друга его антисемитский выпад в публичном споре с Ф. Д. Гуревич. Да и вообще академик был добряк, кому угодно легко давал положительные отзывы, только не надо было становиться ему поперек дороги...

Подведу итоги, я не жалею, что начал дискуссию в 1966 году и по мере сил продолжал до 1973 года. За пятнадцать лет Окладников ни разу не ответил мне по существу. Может быть, он никогда принципиально не вступал в споры? Нет, он развернуто возражал на критику своей периодизации неолита Прибайкалья не только почтенному сверстнику М. М. Герасимову, но и молодым иркутским археологам М. П. Аксенову и Г. И. Медведеву (теперь ясно, что правда была на их стороне). Я убежден в том, что мне он не отвечал прежде всего потому, что у него не было никаких контраргументов, хотя он держал в руках копии с сотен рисунков на скалах. Вместо честного спора он организовал кампанию по дискредитации моих работ, используя зависимых от себя людей и недозволенные приемы полемики.

Из других участников дискуссии одни открыто делали карьеру при Окладникове (Пелих, Мартынов, Ранов), другие — после недолгих колебаний предпочли к нему подслужиться (Савватеев, Шер).

А что же коллеги из Москвы и Ленинграда, специалисты по археологии Сибири, по первобытному искусству?

Ситуация ведь в целом проста. Перед нами сложнейшие для осмысления исторические источники. Интерпретацию их Окладников дал еще в 1940-х годах[161]. За истекшие десятилетия в Сибири развернулись раскопки нескольких больших новостроечных экспедиций, изучено много новых важнейших памятников. Естественно, возникла необходимость критической проверки старых схем. Что-то в них подтверждается, что-то приходится уточнить, что-то менять коренным образом. Таков обычный путь науки, и ничего, наносящего ущерб авторитету Окладникова, в этом нет. Он сам не раз перестраивал свою классификацию и переносил серии рисунков из одной эпохи в другую[162]. Очевидно, в уточнении и исправлении схем, созданных на прошлом этапе развития науки, вправе участвовать и другие археологи.

Тот, кто взялся за это, был не зеленым юнцом, а человеком, достигшим того возраста, в каком Окладников разработал первый вариант своей хронологии петроглифов Сибири. К 1966 году у меня за плечами было шесть книг и около девяноста статей, появившихся за 21 год занятий археологией. Я обследовал наскальные изображения на Кавказе и в Средней Азии, осматривал их Карелии и на Урале, подготовляя сводку по памятникам первобытного искусства территории СССР, совершил специальную поездку в Сибирь, повидал писаницы Тувы, Минусинской котловины и Верхней Лены, а потом поделился в печати