Ласковый ветер Босфора - Ольга Покровская

– Ничего бы ты не коверкал, – со смехом возразила Катя. – Я бы не дала тебе лениться, ты у меня русский в два счета выучил бы.

Эртан промолчал, и Катя, всмотревшись в него получше, насколько позволял окутавший сад вечерний сумрак, неожиданно осознала, что он нервничает. Машинально потирает руки, прикусывает нижнюю губу, то поднимает глаза к небу, то быстро взглядывает на нее и, словно обжегшись, поспешно опускает голову и принимается смотреть себе под ноги, на опавшие с кустов нежные розовые лепестки. Сейчас, в своей белой рубашке, из расстегнутого ворота которой виднелась высокая шея, с растрепанными после игр с детьми каштановыми волосами, он казался еще моложе и красивее. Лунный свет, проникая сквозь сплетенные ветви, серебрил его кожу, легким отблеском ложился на лоб, скулы, тонкую переносицу. Катя видела, как руки его сжимают металлическую перекладину и под кожей проступают, напрягаясь, тугие мышцы. Ей вспомнилось вдруг первое впечатление от Эртана – там, в доме у Мустафы. Тогда он почему-то показался ей прекрасным, как сорванный садовый цветок. Изысканным, гибким, тонким, сияющим красотой и юностью – и все же сломленным, загубленным, будто бы все его черты отмечены были почти не различимой глазом печатью увядания. При взгляде на такую красоту отчего-то становилось больно, тоскливо в груди. Может быть, именно поэтому она так и подкупала, завораживала, проникала в самую душу.

– Моя сестра совсем тебя заболтала? – спросил, наконец, Эртан.

И Катя, так хорошо узнавшая его за эти недели, скорее прочувствовала, чем услышала, фальшь в его голосе. Он словно бы собирался с силами, чтобы завести разговор о чем-то другом, но никак не решался, не мог определить, с какой стороны лучше подойти, и потому произносил первые пришедшие в голову банальности.

– Она говорила, каким прекрасным отцом ты однажды станешь, – отозвалась Катя. – Ты раньше был женат, оказывается. Я не знала…

– Был, да… Идиль… Замечательная женщина, мы с ней дружим… – Эртан наконец выпустил из рук опору качелей, сделал несколько шагов в сторону, затем развернулся резко, тряхнул головой и обернулся к Кате.

Лицо его, освещенное серебристым отсветом, показалось Кате каким-то нездешним. Искаженное, будто от невыносимой пытки, измученное, с заостренными чертами, с глубоко запавшими, сияющими в серебристой дымке потаенным огнем глазами, и испариной на лбу. Не человек, но сотканный из лунного света призрак вечно мятущейся души.

– Кати, я уже несколько дней хочу сказать тебе… – начал он. Затем смешался, вскинул руку, вцепился пальцами во встрепанные волосы. – Не знаю, с чего начать…

– Говори, как есть, – искренне ответила Катя и, стараясь подавить охватившую ее от этих слов тревогу, подалась вперед, взяла в ладони вторую его руку, бессильно повисшую вдоль тела, обхватила ее, согревая. – Поверь, нет ничего такого, чего я не могла бы от тебя выслушать. Говори, я постараюсь понять и помочь тебе, если нужно…

– Помочь… – с горечью усмехнулся он. А затем, тряхнув головой, словно решившись, наконец, сказал – будто рухнул с высокого обрыва в воду: – Кати, я – гей.

Катя почувствовала, как внутри что-то оборвалось. То, о чем она начала догадываться буквально сразу же, наконец, было озвучено. Она получила ответ на вопрос, не дававший ей покоя все последнее время. И перечеркнуть этот ответ, стереть его из памяти, сделать вид, что ничего не слышала, было нельзя.

Что же, наверное, так и нужно, так правильно. Пора покончить со всеми дурацкими мечтами, обуздать ненужные чувства, так тесно привязавшие ее к этому мужчине. Вдолбить наконец себе в голову, что все это его мифическое влечение к ней, привязанность, нежность – не что иное, как интерес к близкой ему по взглядам и убеждениям творческой личности.

Размышляя так, Катя вдруг испугалась, что ее эмоции отразятся у нее на лице – растерянность, боль, отчаяние. И Эртан может неверно ее понять, принять их за отвращение, осуждение. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы он отшатнулся от нее, закрылся, решив, что она не оценила его искренности, не поняла.

– Я… догадывалась… – сдавленно выговорила она.

Эртан замолчал на минуту, опустив голову, а потом с горечью усмехнулся – даже не усмехнулся, через силу скривил губы в какое-то подобие ухмылки.

– Быть геем в Турции… Хуже этого положения и не придумаешь. Конечно, времена изменились, моя страна стала ближе к европейским взглядам. У нас есть даже поп-исполнители, не скрывающие своей ориентации. Но все они уехали отсюда, живут в Штатах. А здесь открыто заявить о том, что ты гей, означает навлечь на свою семью, на свой род несмываемый позор. Ты не представляешь, в каком ужасе я был, когда понял… что меня привлекают мужчины. Мне было пятнадцать, у меня никогда и в мыслях не было иного будущего, кроме как выстроить собственный дом, завести семью, растить детей, жить с женой дружно и правильно. Иных вариантов в моей тогдашней вселенной просто не существовало. Мои родители, они… Как я мог сказать им о таком? Ведь они так любили меня, Кати, так баловали, надеялись, что меня ждет прекрасное и очень счастливое будущее. И вдруг объявить им, что все надежды пошли прахом… Да я и подумать не мог о том, чтобы оглушить их этим.

– А твоя сестра, Небахат? – осторожно спросила Катя. – Она знает?

– Знает, – кивнул Эртан. – Но даже она… Понимаешь, она считает, что это все юношеская блажь, что я просто еще не встретил подходящую женщину… Что однажды найдется уготованная мне судьбой спутница, которая сможет меня «излечить».

Он снова принялся расхаживать туда-сюда, мимо качелей, то стискивая руки в замок, то обессиленно роняя их.

– Если бы это было так, я, наверное, был бы счастлив, – продолжил он. – Кати, пойми, я большую часть жизни потратил на борьбу с собой, на попытки вытравить собственную сущность. Я ломал себя, пытаясь выстроить свою судьбу «правильно», женился даже… Как тебе уже рассказала Небахат. Но все оказалось напрасно.

Катя слушала его, бессильно откинувшись на спинку качелей, и понимала, что уже не думает о собственных разбитых надеждах, о лопнувших, как воздушный шарик, мечтах. Единственным, что она ощущала теперь, было горячее сочувствие. Она всей душой ощущала боль Эртана, его смятение, проживала их с каждым сорвавшимся с его запекшихся губ словом.

«Милый мой, бедный мой… Сколько же всего тебе пришлось пережить, перестрадать. И как тебе удалось после всего этого не озлобиться, остаться все таким же добрым, внимательным, понимающим?»

Существуй хоть какой-то способ разделить боль Эртана на двоих, Катя согласилась бы на него, не задумываясь. Но способа не было, и ей оставалось лишь терпеливо слушать историю, которую рассказывал ей Эртан. Историю чужого надлома, мучительного душевного разлада.

– Идиль – так звали мою жену, – когда мы поженились, было всего двадцать два. Совсем девчонка. Я очень виноват перед ней, Кати. Я обманул ее, не рассказал о себе… Думал, справлюсь с собой, изменюсь, заведу семью, о которой всегда мечтал. А в итоге наш брак оказался ужасной ошибкой. Уже в первые месяцы после свадьбы я начал это понимать, а окончательно все стало ясно, когда я встретил Андреаса, – продолжал Эртан. – Мы познакомились с ним на съемках. Сериал «Отчаянные», может быть, ты помнишь его? Крупный международный проект, романтическая история, Средиземноморье XVII века, приключения, погони, поиски сокровищ, любовь… Съемки проходили у него на родине, в Греции, на островах. Какая же там красота, Кати! Эти невероятные белые каменные дома с синими крышами, увитые виноградом постройки, Эгейское море, днем такое лазурное, что больно глазам, а на закате – кораллово-багряное, солнце, как будто бы пропитавшее собой каждый уголок этих краев… Мы мотались на быстрых белых яхтах между Санторини и Миконосом и в перерывах между съемками очень весело проводили время. Дурачились, плавали, пили местное вино… Атмосфера праздника, нескончаемого лета как будто охватила всю съемочную группу. И мы с Андреасом… – он сбился, помолчал и заговорил снова. – Он был поразительно красив. Молодой парень, грек, выросший в этом райском уголке, загорелый, мускулистый, с копной выгоревших на солнце вьющихся волос… И талантливый, очень талантливый. Сейчас ему под тридцать, а тогда было двадцать пять – и все равно у себя на родине он был уже очень хорошо известен. Женщины, конечно, сходили по нему с ума. Никто не знал… Как и обо мне. Мы встретились, и нас поразило, как молнией, – мгновенное помутнение рассудка, чистое сумасшествие. Мы забыли обо всем на свете – о том, что нам нужно беречь свои репутации любимцев женщин, ни в коем случае не подавать поводов для грязных сплетен, остерегаться папарацци. Я никогда не был так счастлив, как в те несколько месяцев. Но потом… – он помолчал и вдруг с силой пнул носком ботинка валявшийся на земле камень. – Съемки подошли к концу, нужно было что-то решать… Он предлагал мне, знаешь? Говорил, давай плюнем на все – на сплетни, пересуды, разорванные контракты с киностудиями, откроемся миру – пусть люди болтают, что хотят, уедем вместе…