Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

class="p">— Почему вы бастуете? — спросили у них эшевены.

— Мы бастуем и будем бастовать, — отвечали куз­нецы, — пока эшевены не восстановят суды.

— Пусть гильдии поручатся за нашу безнаказан­ность, — заявили эшевены, — и мы восстановим суды.

Из тридцати двух гильдий тридцать поручились за их безнаказанность.

Рес предложил также наложить секвестр на собствен­ность епископа.

Пример тому подал король Франции: как раз в 1465 году Людовик XI присвоил себе собственность духо­венства.

Четвертого августа король известил своих добрых дру­зей из Льежа, что по милости Божьей он наголову разбил графа де Шароле в сражении при Монлери.

Новость привез некий Ренар, которого ради этого ко­роль посвятил в рыцари, и метр Петрус Жодии, профес­сор гражданского права.

Всеобщий восторг, охвативший льежцев, был настолько велик, что они вооружились и вышли из стен города, вознамерившись сжечь какую-то из деревень в Лим­бурге.

Затем, полагая себя непобедимыми, поскольку победу одержал король, они отправили в Брюссель вызов ста­рому герцогу.

Это было объявление войны, которую предстояло вести огнем и мечом.

— Спасибо, храбрецы, — сказали им посланцы Людо­вика XI. — Вернувшись к королю, мы скажем ему, что вы из тех, кто обещает мало, зато делает много.

Людовик XI добился своей цели: льежцы восстали, однако это случилось в то время, когда он не мог оказать им помощь.

Обычно Динан следовал примеру Льежа; на этот раз он его опередил.

У Динана был враг по ту сторону Мааса; оба города- соперника смотрели друг на друга бешеным взором, словно Белград и Землин по обе стороны Дуная.

Городом-врагом был Бувинь, настоящий бургундский город, беззастенчиво копировавший промысел Динана, то есть делавший в отношении медной посуды то же самое, что бельгийские книгоиздатели уже столь давно делают в отношении нашей литературы.

В 1321 году, горя желанием видеть, что происходит у соседа, Бувинь построил свою башню Крев-Кёр.

Динан не пожелал оставаться в долгу и возвел свою башню Монторгей.

При виде того, что Динан взбунтовался, Бувинь при­нялся устанавливать в Маасе сваи, чтобы облегчить пере­ход через реку графу де Шароле, когда он там появится.

Жители Динана, получив известие о разгроме Людови­ком XI графа де Шароле при Монлери — а именно так, напомним, была преподнесена эта новость, — вышли из города, имея во главе одного из тех балагуров, какие всегда найдутся в любом трудовом городе; этот человек, которого звали Конар Певец, притащил чучело с гербом графа де Шароле и приготовился повесить его на крест святого Андрея, то есть крест Бургундии; затем, дергая коровий колокольчик, привязанный к шее чучела, он принялся кричать:

— Эй, разбойники! Разве вы не слышите, что ваш граф де Шароле вас зовет? Что же вы не идете? Как видите, король приказал его повесить. Правда, вам-то это должно быть безразлично, ведь это не ваш герцог, а всего лишь сын священника, несчастный бастард нашего епископа Гейнсберга.

Со своей стороны жители Бувиня изготовили чучело Людовика XI с веревкой на шее и запустили его из боль­шой бомбарды в сторону Динана.

Между тем выяснилась правда относительно битвы при Монлери; стало известно, что ее никто не выиграл, что король находится в Париже и что граф вместе с принцами осаждает этот город.

Льеж и Динан были охвачены великим страхом; все громко призывали к миру; чтобы просить его у герцога, оба города направили депутатов в Брюссель.

Тринадцатого ноября до Динана дошла весть, что граф де Шароле погрузил свою артиллерию на суда в Мезьере, чтобы спустить ее вниз по Маасу. И тогда Динан призвал на помощь Льеж.

Злые слова были произнесены: графа назвали б а с т а р - дом и сыном священника; эти слова обдали гря­зью лицо его матери; суровая и благочестивая португалка, в чьих жилах текла кровь Ланкастеров, поклялась, что, даже если ей придется ради этого отдать все, что у нее есть, она разрушит дерзкий город. Граф не был бастар­дом, но был внуком бастарда: граф, сын основателя ордена Золотого Руна и сам в будущем его великий магистр, не мог быть даже простым мальтийским рыца­рем.

Старый Филипп, со своей стороны, распаляемый гер­цогиней, направил Карлу письмо с требованием вер­нуться из Франции, угрожая сыну отцовским гневом, если тот не поспешит сделать это как можно скорее.

Однако слово «бастард» разнеслось далеко: под сте­нами Парижа граф был уязвлен им в самое сердце и при­шел в такую ярость, что ни отцу, ни матери не надо было побуждать его действовать.

Молодой принц желал тотчас же обрушиться на Динан, однако его советники — а они у него еще были, и, пока отец был жив, он к ним прислушивался — так вот, его советники разъяснили ему, что сначала надо покончить с Льежем. Когда Льеж окажется взят, уничтожен или усми­рен, можно будет вволю позабавиться с Динаном, как кошка с мышью.

Переговоры с Льежем уже шли, однако одно обстоя­тельство мешало их завершению: Льеж не хотел бросать Динан на произвол судьбы, тогда как граф, напротив, готов был пойти на уступки Льежу, если бы тот отдал Динан в его руки.

Двадцать девятого ноября, под грохот шагов бургунд­ской армии, Льеж снова пообещал Динану оказать ему помощь.

Что же касается жителей Динана, то у них от ужаса помутился разум; они ждали подкрепления из Льежа, но оно не приходило.

Дело в том, что торговая верхушка Льежа, как это свойственно торговым верхушкам любых стран, жаждала мира во что бы то ни стало, даже ценой чести.

Именитые горожане получили полномочия, чтобы направиться на встречу с графом.

В их руки вверили судьбу Динана.

— Будьте покойны! — ответили они.

Несомненно, советники графа — такие, как Ролен, Эмберкур, Югоне, Каронделе, — долго уговаривали и увещевали Карла Грозного, ибо депутаты, которые дро­жали от страха, когда их должны были провести к графу, нашли его спокойным и чуть ли не любезным.

Граф пригласил их отобедать, а затем, на десерт, повел их поглядеть на его армию: в ней было двадцать восемь тысяч всадников, покрытых золотом, серебром, железом, не говоря уж о пехотинцах.

Побледневшие депутаты переглядывались, готовые вот-вот упасть на колени и признать себя побежден­ными.

Герцог улыбнулся.

— Прежде я всегда был милостив по отношению к льежцам, — произнес он, — и, когда мир будет подпи­сан, снова буду милостив. Однако, поскольку вы гово­рили, что все мои солдаты были убиты во Франции, мне захотелось показать вам тех, что остались.

После этого смотра депутатам ничего не оставалось, как подписать мир, что они