Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

представлял собой колонну, увен­чанную крестом и сосновой шишкой, символом едине­ния.

Даже самый жестокий рыцарь, призванный явиться на суд к этому столбу, повиновался.

Город Льеж с его свободами на земле и под землей, с его привилегиями, дарованными кузнецам и рудокопам, являлся, таким образом, олицетворением свободы.

Правда, эта свобода, которую оспаривали, отнимали и вновь завоевывали, несла в себе возбуждение; но кто говорит свобода, говорит жизнь, а кто говорит жизнь, говорит буря. Ведь только мертвые всем довольны, и их ничто более не волнует. Но потому ли так происходит, что они на самом деле всем довольны, или потому, что они мертвы?

Льеж, после истребления своей знати, после войны между Аванами и Вару, объявил, что впредь членов городского управления будут избирать только из числа ремесленников и что, для того чтобы стать консулом, нужно быть либо кузнецом, либо тележником, либо рудо­копом.

Это напоминало Рим, где народный трибун не мог быть ни всадником, ни патрицием.

Но что происходило в Риме? Там знатные люди усы­новлялись плебейскими семьями и становились консу­лами.

То же самое случилось и в Льеже: дворяне — подобно Мирабо, который сделался торговцем сукном, — превра­щались в суконщиков, портных, виноторговцев и уголь­щиков.

Тем не менее Льеж не дал себя обмануть. В 1384 году дворянство обладало в городе таким незначительным влиянием, а буржуазия до такой степени лишилась силы, что дворяне и буржуазия отказались от власти. Мелкие ремесленники голосовали наравне с крупными, рабо­чие — наравне с мастерами, а подмастерья — наравне с рабочими.

Однако Льеж окружен холмами; на этих холмах стояли замки и башни сеньоров, а это было равносильно тому, что сеньоры располагали ключами от города, ибо они могли открывать или перекрывать доступ туда съестных припасов.

Это так, но Льеж обладал грозной армией. Стоило Льежу пожаловаться на одного из таких могущественных сеньоров, как ремесленники забастовали, то есть заявили, что они не желают более работать. Утром все в городе, казалось, затихло, и нигде не было видно ни огня, ни дыма; двадцать тысяч мастеровых вооружились, двинулись на замок и одним махом снесли его стены до самого основания.

Однажды рыцарь по имени Радю отправился в путеше­ствие вместе с епископом; на обратном пути, добравшись до места, откуда всегда был хорошо виден принадлежа­вший ему замок, он стал искать его глазами, но все его усилия были тщетны.

— Клянусь, сир епископ, — воскликнул он, — мне неясно, сплю я или бодрствую, ведь у меня есть при­вычка смотреть отсюда на мой замок Сильвестр, а сегодня я никак не могу его разглядеть.

— О мой славный Радю! — тихим голосом произнес епископ, который был причастен к разрушению феодаль­ного поместья, — не гневайтесь: из камней вашего замка я велел построить монастырь, но вы ничего на этом не потеряете.

Пока же славный Радю, как называл его епископ, потерял свой замок.

У Льежа была лишь одна беда: он являлся владением Церкви и потому посредством папской буллы мог быть отдан первому встречному, которому для этого вовсе не нужно было быть епископом — он просто носил этот титул, вот и все.

Не на эту ли привилегию намекает герб Ставело: волк, держащий в лапе крест?

Так вот, епархия передавала епископу права на город, и там, как и в Генте, выборы городского управления ста­новились законными лишь после утверждения их епи­скопом.

Стоило епископу рассердиться, и он удалялся в Юи или Маастрихт, находившиеся под общей юрисдикцией епископа и герцога Брабантского, и закрывал церкви и суды. Бедный отлученный город оставался без богослу­жений и без правосудия.

В возрасте десяти лет Филипп Добрый оказался вла­дыкой Брабанта, Лимбурга и Намюра. Две эти провин­ции и этот город занимались тем же промыслом, что и Льеж: ковкой и изготовлением медной посуды; отсюда проистекала их неприязнь к Льежу.

В течение полувека герцогский дом трудился над тем, чтобы ослабить епископский город.

В продолжение тридцати лет епископом Льежским был подхалим и лизоблюд, беззаветно преданный Филиппу Доброму; звали его Иоганн фон Гейнсберг.

Будучи хозяином епископа, герцог возомнил себя хозяином города.

Льеж восстал.

Епископ попросил выступить третейским судьей в этом споре своего архиепископа.

Архиепископ вынес решение в пользу герцога Бур­гундского и приговорил Льеж к штрафу в размере двух­сот тысяч флоринов.

Льеж попросил рассрочить выплату штрафа и добился этого; мало того, что вынесенный приговор был разори­тельным для города, он одновременно еще и обогащал бы его противника.

Тем временем герцог Бургундский, полагая, видимо, что он еще недостаточно главенствует над Льежем, выну­дил епископа отречься от власти, вознамерившись сде­лать так, чтобы на его место был избран молодой Людо­вик Бурбонский.

Чтобы это избрание было законным, его должен был совершить капитул, являвшийся владыкой города уже в те времена, когда Бургундский дом еще не был основан, но капитул ответил отказом; и тогда герцог обратился к папе.

Папа выпустил буллу, в которой Людовик Бурбонский назначался епископом Льежским.

Новому епископу, которого Вальтер Скотт сделал в «Квентине Дорварде» почтенным старцем, было всего лишь восемнадцать лет; это был школяр из Лёвена. Он совершил свой торжественный въезд верхом; на нем был ярко-красный камзол, а голову его покрывала маленькая шапочка, сдвинутая на ухо. «Indu tus veste rubea, habens unum parvum pileum»[12]. За ним следовали двести дворян; по правую руку его ехал один бургундец, по левую — другой.

Въезд получился безрадостным. Недовольный тем, что его появление вызвало столь малый восторг, Людовик Бурбонский удалился в Юи.

При этом он потребовал, чтобы именно туда ему посы­лали деньги.

Льеж, полагая, что назначение подобного епископа было шуткой, не только не посылал ему денег, но еще и взял на себя сбор налогов, которые епископ получал с пивоваров.

Епископ закрыл суды.

Как раз в это время Людовик XI решил произвести отвлекающий маневр. Никогда еще угнетенный, ограбленный и разоренный народ не был в большей степени расположен к бунту.

Примерно в это самое время некий человек, облада­вший несомненным благородством происхождения, но сомнительной храбростью, записался в гильдию кузне­цов: это была важнейшая в городе гильдия.

Кузнецы, особенно в тот момент, когда им безусловно предстояло обменяться серьезными ударами с противни­ком, были в восторге от того, что во главе их гильдии встал дворянин, в гербе которого были три французские геральдические лилии.

Рес собрал и привлек на свою сторону несколько свя­щенников, добившись от них, что они будут проводить богослужения под открытым небом: ведь церкви, как мы уже говорили, были закрыты.

С богослужениями вопрос был решен; оставалось наладить правосудие.

Однажды утром кузнецы забастовали.