Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

и сделали. Договор этот назвали «жалким Льежским миром», и он вполне заслу­жил такое название.

Льеж должен был принести публичное покаяние и построить часовню в знак вечной памяти о своем рас­каянии и повиновении; Льеж навсегда признал герцога и его прямых наследников капитаном города — другими словами, он вручил им меч сеньора; Льеж отказался от верховной юрисдикции над своими соседями, а епископ­ский двор лишился кольцаистолба правосудия; Льеж обязался выплатить герцогу триста девяносто тысяч флоринов, а графу — сто девяносто тысяч; Льеж отка­зался от союза с королем Людовиком XI и отдал его гра­моты и договора; городу было запрещено укреплять гра­ницы Льежского округа, и прежде всего со стороны Эно; герцог получил право переправляться через Маас туда и обратно, когда ему будет угодно, и при каждом переходе в ту или другую сторону ему должны были поставлять съестные припасы.

Посредством этого устанавливался мир между герцо­гом и всем Льежским округом, за исключением Ди на на; между графом и всем Льежским округом, за исключением Динана.

Это исключение предвещало Динану печальное буду­щее.

Договор был подписан на этих условиях, однако оста­валось самое трудное: добиться его признания льеж­цами.

В числе именитых горожан, подписавших договор, был один славный буржуа, весьма любимый народом, по имени Жиль де Мец; он являлся давним другом короля Карла VII, был посвящен в рыцари Людовиком XI и первым подал сигнал к выступлению против епископа. И вот теперь он взялся объявить новость своим согражданам.

Он подготовил свою небольшую речь заранее.

— Мир заключен, — заявил он. — Мы не выдаем гер­цогу никого, лишь кое-кто отлучится на недолгое время; я отправлюсь вместе с ними, и не вернуться мне никогда, если не вернутся они!

— А Динан? А Динан? — воскликнули все вокруг.

— Динан мог бы получить мир, — ответил Жиль де Мец, — однако это он его не хочет.

Ложь была очевидной, и потому раздался общий крик:

— Ах ты, предатель!.. Ах ты, христопродавец!..

Все набросились на Жиля де Меца и потащили его к капитану города, пока еще исполнявшему свои обязан­ности.

Тот же, перед лицом народного гнева, не мог сделать ничего другого, кроме как приговорить Жиля де Меца к смерти.

Жиль де Мец не ожидал подобного вознаграждения за свои труды.

— Добрые люди, — произнес он, обращаясь к присут­ствующим, — не убивайте меня! Оставьте мне жизнь, хоть в монастыре, хоть в тюрьме. Я дам каждой из гиль­дий по сто рейнских флоринов.

Даже капитан, который только что вынес ему приго­вор, стал ходатайствовать за него.

— Добрые люди, — продолжал Жиль де Мец, — оставьте мне жизнь, умоляю вас, и я за свой счет изго­товлю пушки взамен тех, что вы утратили.

Однако один из бургомистров суровым голосом крик­нул:

— Пора кончать с этим человеком, который продал городские вольности!

Тщетно приговоренный просил, умолял: палач обез­главил его тремя ударами топора, ибо рука у него дро­жала.

А затем Льеж опустил голову и признал жалкий мир.

XI. УНИЧТОЖЕНИЕ ДИНАНА

Однако та великолепная армия, которую граф показал льежцам, обладала скорее грозным внешним видом, а не надежностью: в течение долгого времени никому в ней не платили жалованья. Солдаты чрезвычайно настрада­лись во время недавней кампании во Франции, и теперь все они спешили вернуться домой.

И потому, когда мир был подписан, граф де Шароле решил, что ему следует повременить с осуществлением своих замыслов в отношении Динана. Он собрал войско, прошел по его рядам, поблагодарил каждого командира и каждого латника за верную службу, попросил их изви­нить его за то, что им так плохо выплачивали жалованье, и пообещал, что с Божьей помощью это будет делаться дальше в срок.

Общий сбор был установлен на июнь — на это время он назначил кампанию против Динана.

В течение этого полугода, видя, что графу пришлось распустить свою армию, льежцы мало-помалу вновь обрели присутствие духа и смелость. Договор не испол­нялся ни по одному из пунктов, за исключением публич­ного покаяния, которое происходило в Брюсселе, на Ратушной площади, на глазах у старого герцога, стоя­вшего на балконе.

И вот тогда один из посланцев Льежа, член капитула, осмелился произнести:

— Ваше высочество, сделайте так, чтобы был заключен добрый мир между сеньором Карлом и жителями Динана.

На что канцлер ответил:

— Его высочество принимает изъявление покорности от тех, кто является лично. В отношении же тех, кто этим пренебрегает, герцог будет отстаивать свои права.

Однако, чтобы отстоять эти права, герцог нуждался в армии, а войско графа де Шароле было распущено.

Но вовсе не так обстояло дело с теми изгнанниками, с теми оказавшимися вне закона людьми, короче, с теми членами Братства Зеленого шатра, которые из изгнанни­ков превратились в бандитов и теперь разоряли и гра­били владения герцога.

Граф назначил общий сбор на 1 июня, но, хотя настал июль, войско так и не собралось. Герцогиня, с присущим ей ханжеством затаившая против жителей Динана злобу, была в ярости; она обвиняла сына, что тот не желает отстаивать материнскую честь, и считала, что он черес­чур легко снес оскорбление, когда его назвали бастар­дом.

И она стала давить на старого герцога.

Однажды, пребывая в скверном настроении из-за того, что он плохо отобедал, Филипп Добрый спросил у нахо­дившихся рядом с ним сеньоров:

— Так выступили, наконец, мои солдаты?

— Ваше высочество, — ответили те, — вероятность этого мала. В прошлом году им платили так плохо, что они едва одеты, и командиры не могут выступить в поход, не экипировав всех заново.

При этих словах герцог впал в страшный гнев.

— Как это понимать? — воскликнул он, с такой силой отталкивая стол, что тот перевернулся. — Я выделяю из своей казны двести тысяч золотых экю, а мои солдаты не получают жалованья! Стало быть, я не могу никому дове­рять?

Глаза его стали блуждать, губы судорожно искриви­лись, и у него начался один из тех приступов апоплек­сии, которым он был подвержен, но который на этот раз оказался таким сильным, что все решили, будто герцог умер.

Тем не менее он пришел в себя, и граф де Шароле решил не откладывать более свою месть.

Правда,