Сезон мести - Валерий Махов

— Ты хотел видеть людей? Вот люди. А поскольку люди в хате есть, значит, беспредела не будет. Сначала выслушаешь предъявы и ответишь на них, а потом, — Бес широко и весело улыбнулся железным ртом, — ответишь за каждую из них. Такая повестка вечера тебя устроит?

— Нет.

— Что?! Да ты, мусор, вообще берегов не видишь? Ты, красножопый, не врубаешься, что ответ держать придется не в управе на ковре, а в централе на пере. И это перо острое, но справедливое в руках одного из твоих крестников может легко распустить тебя надвое. Так что не испытывай терпение братвы. У нас, кроме тебя, еще дел невпроворот. Завтра этап на крытую, торбы собрать надо. Поэтому упади в канаву и зарасти травой, а хлеборезку открывать будешь только по моей команде.

— Нет, Бес, такого не будет. Если это беспредельная пресс-хата, тогда нехер ломать комедию, валите меня и край. Только люди потом могут спросить, даже и за мента, если выяснится, что мент правильный. А почему, спросят люди, мент, который должен был сидеть в БС-ной хате, вдруг «случайно» попадает в общую? Да к тому же туда, где сидит пять его крестников. Наверное, не без помощи кума. Так, значит, на руку оперчасти согласились сыграть, если мента, не разобравшись, с проходняка решили завалить? Вот так могут люди спросить, если они путевые, а мент правильный. Если рамс по понятиям разбрасывать, то предъявить мне здесь никто не сможет. Пусть крестники мои скажут и за базар ответят. Хоть кого-нибудь из них я щемил беспредельно? В наручники забивал до синевы, в «рубашку» тянул до обсира, в «слоника» или в «ласточку» с кем-нибудь играл? Чего притихли, терпигорцы? Расскажите хате за мой беспредел. На кого из вас эпизоды фуфлыжные вешал? Кому «висяки» нераскрытые сватал? Молчите. Тогда я скажу. Вот ты, Гунявый, заточку достал, когда меня увидел. А чего ж не расскажешь хате, что, когда тебя от ломки колбасило, я тебя дозой греванул, но ничего взамен не попросил? А ты, Рыжий, чего прячешься? Не тебя ли я на выводку возил, чтоб перед загрузкой с Марухой своей ты мог перепихнуться? Что-то Касыма не вижу. Мишаня, где ты? Не тебя ли я после разборок с прохладногорскими с кишкой пробитой на холке своей до «креста» донес? А потом еще крови литр, так как группа подошла, не из меня ли в тебя влили? Так что, выходит, не крестник я тебе, а кровник по масти получается. За остальных приколоть или ксивы разгонные по централу отпишем? Может, другие арестанты про меня что плохое знают? Так я вам вот что напоследок скажу, честные бродяги и порядочные арестанты. Нет на мне крови вашей, а что тюрьмы вами набиваю, так это работа у меня такая. Спокон веку были честные жулики и правильные менты. И хоть дела у них были разные, и хоть водку они вместе на малинах не пили и марух не драли, однако относились друг к другу всегда с уважением, понимая, что если есть один, то всегда будет и другой. Я все сказал, а вам, порядочным арестантам, решать.

— «Тебе бы, мент, книги писать, цены б тебе не было». Так складно отзвонил, что даже я заслушался. А слово мое будет такое: за тридцатку отсиженных лет никто не скажет про Беса, что он был беспредельщиком или ландскнехтом наемным. Никогда ни по мусорским, ни по козьим нотам песен не пел. Поэтому расслабься, мент, никто тебя в нашей хате не тронет, но и руки никто не подаст. Жмых и Гуня, раздвиньтесь, пусть возле вас скатку кинет. Да времени зря не теряйте, чую, недолго он у нас после таких раскладов пробудет. Тащите приговоры и объебоны свои, пусть юрист, в кои-то веки честный и грамотный, жалобы да касачки вам пишет.

И как в чифирь глядел смотрящий, не прошло и часа, как открылась кормушка и Голицына заказали с вещами. Провожая Антона до дверей, Бес незаметно передал ему бритву и сказал на прощание:

— Спрячь, мент, под язык. Это твой самый последний аргумент в борьбе даже не за свою жизнь, а за то, что для мужика гораздо важнее, — честь. Запомни, на централе три пресс-хаты. Две на нашем корпусе и одна на пятом. Как только тебя подведут к этим хатам, сразу вскрывайся и на руках и на ногах. Их может остановить только кровь, много крови. В пресс-хате с тобой разбираться никто не будет. Удачи тебе, Князь, ох как она тебе сегодня ночью понадобится.

— И тебе, Бес, не хворать.

Пройдя по коридору в сопровождении все того же бесформенно-бесполого контролера, Антон остановился у камеры, номер которой ему только что назвал Бес. Контролер широко открыл дверь и посторонился, пропуская Голицына. То, что увидел Антон, потрясло его воображение. В чистой, оклеенной красивыми обоями камере сидели всего пять человек. Трое огромных амбалов играли в карты за столом напротив двери, а двое, лежа на нарах, делали вид, что читают. Антона поразил не плазменный телевизор, не большой холодильник и прочие запрещенные режимом содержания вещи. Его поразила большая банка детского крема, стоящая на столе.

Так как арестованный замешкался, прапорщик попробовал подтолкнуть его. Антон, не оборачиваясь, схватил прапорщика за руку и неожиданно, сделав шаг в сторону, с силой толкнул его в камеру, резко захлопнул дверь и закрыл ее на два засова. Затем, не обращая внимания на крики и удары, доносящиеся из камеры, достал изо рта бритву, глубоко разрезал себе кожу на левом запястье, нажал на тревожную кнопку вызова спецназа, торчащую в стене, присел на корточки и истерично расхохотался. Антон не слышал грохота сапог бежавшего к нему спецназа. Он сидел, прислонившись к стене, и, продолжая тупо хохотать, пораженно смотрел, как из глубокого разреза мощными толчками вытекает красная от стыда и удивления кровь.

Кукушкина, Кротов и Мухин сидели в кафе в Центральном городском парке культуры и отдыха им. Пешкова.

— Ну и что мы будем делать, граждане менты? Суициды, убийства, аресты. Такое впечатление, что кто-то очень серьезно за нас взялся, — начал разговор Мухин.

— Ну, меня, например, это все не касается. Я коллекционер безопасный. За бутылочные этикетки еще никого не убили. И хотя у меня одна из самых больших коллекций в мире, людей все же интересуют наклейки на полных бутылках. Из конторы я почти уволен, дела сдал, вот только вытащу этого припадочного Князя из тюрьмы и поеду в тайгу, подальше от этого зверья, свой век доживать, — пьяно фантазировал Кротов.

Он налил себе и Мухину еще по стакану водки, Кукушкиной — остаток шампанского в пластиковый стаканчик, после чего встал и, слегка покачиваясь, произнес их любимый последний фирменный тост:

— «Побыть попробуй в милицейской шкуре, узнаешь жизнь всю наоборот. Давайте выпьем за тех, кто в МУРе, за тех, кто в МУРе и кто не пьет».

Они чокнулись и выпили, Кротова заметно повело и едва не стошнило на Кукушкину, но он сдержался. Лена, как самая трезвая, предложила выйти на воздух. На улице было свежо и приятно, над парком гремела постоянно повторяющаяся песня. Кто-то предложил покататься на «колесе обозрения». Всех их в одну кабину не пустили, и пришлось разделиться. Кротов сел один, а Лена, у которой внезапно закружилась голова, схватилась за Мухина, и они, пропустив несколько кабинок, поехали вместе. Нормальных людей в таком состоянии администрация парка и близко бы не подпустила к аттракционам. Но местных ментов знали в лицо. По дороге наверх мужчин совсем развезло. Когда достигли высшей точки, Лена показала позеленевшему Мухину, как внизу, наполовину перегнувшись через поручни, Кротов бархатным баритоном исполнял арию «Риголетто», не обращая ни малейшего внимания, на кого эта «ария» попадает. Сияло солнце, гремела музыка, Лена улыбалась так обещающе, что Мухин не знал, что и думать.