Шуры-муры на Калининском - Екатерина Рождественская

Сева из окна сторожки посматривал на длинную темную фигуру с одеялом на плече, которая пыталась раствориться в тени сада, и качал головой. Вдруг дня через три Мамед вызвал такси и уехал, но спустя пару часов вернулся с двумя полными позвякивающими сумками. Сева открыл калитку, помог донести тяжести и снова закачал головой.

После этой поездки гость исчез из видимости, запечатался, заперся, испарился, сгинул где-то в недрах дома. Он не выходил на крыльцо курить, не шоркался по участку, не переговаривался с филином и не стелил одеяло на траву. Словно и не приезжал вовсе. Хотя Сева слышал какие-то подозрительные звуки, какие-то хлопки или подобие треска, как если бы с одного могучего удара забивали гвоздь. Но не идти же спрашивать, что происходит! Шум есть, значит, жив, уже слава богу. Но когда прошло еще три дня такого же неслышно-бестелесного существования, Сева забеспокоился. Чтобы утихомирить свое волнение и ответственность, он стал наворачивать круги вокруг дома, но сначала издалека, чуть ли не с периметра участка, вроде как гуляя рядом с забором и проверяя его целостность. Но все-таки исподволь поглядывал на окна в надежде увидеть хоть какое-то движение. Потом начал сужать круги, походил по огородам и мимо яблонь, приблизился к дому и вот, наконец, прошел пару раз под самыми окнами, где ненадолго остановился, поприслушивался — но нет, ни шороха, ни всхлипа, ни вздоха. Стучать все же не решился, неудобно, а пошел прямиком с дачи в Дом творчества писателей, чтобы позвонить из телефонной кабинки, которая стояла на первом этаже рядом с окошечком администратора. Телефоны на дачах были не у всех писателей, вот и придумали такую связь с городом, удобно. Администраторша была знакомая, Севу ей представили, и она беспрекословно пустила его позвонить.

— Лидка, это ты? Слышно? Але! — Сева прислушался к шелесту и узнал-таки Лидкин голос. — Попроси Алену с Робом приехать! Але!

— Севочка, а что случилось? Что ты поднял тревогу? Как там наш гость?

— Лидок, он мне делает нервы! Ты слышишь? Он уже несколько дней не выходит из дома, а вчера вечером даже не включал свет! Скажи ребятам, пусть хоть позвонят ему на дачный. С ним происходит что-то странное… — Сева действительно нервничал, голос его дрожал и подскакивал в самых неожиданных местах. — Он то фестивалит, воет на луну ночами и сидит с утра на крыльце, то законопачивается в доме и ни гу-гу! Ты ж понимаешь, я волнуюсь! Это ж какая ответственность! Ведь не абы кто, а сам… — Сева поймал заинтересованный взгляд дежурной, рыхлой ширококостной мадам с голубыми тенями на веках, и осекся. Она, облокотившись о стол, подалась всем своим недюжинным корпусом в сторону его кабинки и томно прикрыла глаза, чтоб они ее не отвлекали от важной информации.

— Ну, час от часу не легче! Что ты, в самом деле! — удивилась Лидка. — Зачем себя навздрючивать, пока ты ничего не знаешь! Почему в тебе вдруг проснулся трус и неврастеник? Давай все неприятности по очереди! Он не выходит, не включает свет. Что в этом такого необычного? Что еще? Просто твои ощущения?

— Да, но это важно! — возмутился Сева.

— Давай, как только вернешься, сразу постучи в окно, что может быть проще! Не поманишь — не поймаешь! Что же ты за интеллигентская размазня-то такая!

— При чем тут размазня! Лидка, я заглядывал, я тихонько скребся, я ничего не увидел, ни ответа ни привета! Я не хозяин и не имею права вламываться в дом! Он ваш гость! И потом, он тут отъезжал на днях на пару часов, приехал затаренный, притащил две кошелки с бутылками! Куда ему одному столько! Думал сначала, что гостей ждет! Это ж неподъемная ситуация! Я как увидел — страшно растерялся! И поэтому неистово рекомендую тебе прислать сюда Роберта с Аленой! В срочном порядке! Пока чего не случилось!

— Прямо неистово! Ладно, я все поняла, скажу детям, чтоб ехали. Все, жди! — и Лидка, сама уже начав волноваться, повесила трубку.

Роберт с Аленой и сами чего-то перепугались, ведь такое поведение было совершенно не в характере Мамеда, он слыл общительным, живым и компанейским, а чтоб так вдруг запереться и затаиться — такого никогда за ним не замечалось. Пару раз позвонили по дачному телефону — молчок.

Дорога была свободна, Алена села за руль и домчала до Переделкино за двадцать пять минут. Всю дорогу почему-то молчали, Алла с Робертом были напряжены, каждый представлял себе страшные картины: вот приедут, вот откроют дверь, а там… Роберт курил в чуть приоткрытое окно, задумчиво щурясь на проезжающие мимо машины и пролетающие серые величественные дома Кутузовского проспекта. Постовые внимательно поглядывали на красивую женщину за рулем, но Алена не превышала, понимала, что если остановят, то на разговоры может уйти время.

Сева торопливо открыл калитку, и все втроем быстрым деловым шагом направились к даче.

— Не появлялся, Ален, как в подпол провалился… Раньше ходил, курлыкал, теперь молчок. И что настораживает — свет не включает, телевизор не смотрит, я б увидел, — успел рассказать Сева, пока они шли по дорожке к дому.

Роберт для приличия громко и торопливо постучал в окно, но ответа не последовало. Открыли ключом. Вошли. На полу были разбросаны пустые бутылки из-под всех возможных спиртных напитков, какие только продавались в винном отделе. Но не в простом, а в отделе магазина «Березка» — джин, виски, какие-то безумные, совершенно не мужские яичные ликеры и вишневые «Черри Херринги». И в придачу пивные алюминиевые баночки, которых даже в валютном продуктовом днем с огнем не сыщешь, видимо, даже там продали по большому блату. Причем разбросаны они были странно, в каком-то подсознательно знакомом порядке, но с ходу и не понять, что это могло бы напомнить. На столе стояли немытые тарелки с засохшей едой, усталые мухи лениво облетали комнату, чтобы хорошенько прицелиться и приземлиться на выбранном пованивающем огрызке. В большой комнате Мамеда не было. На веранде тоже. Ни на кухне, ни в детской, ни наверху в кабинете. Алена вопросительно взглянула на Севу:

— А он не мог незаметно уехать?

— Нет, исключено! Я неотлучно на участке, выходил только позвонить вам, и то не больше чем на двадцать минут, туда-обратно, я ж волнуюсь. Ночью тоже вряд ли, услышал бы или как дверь стукнула, или звук мотора. Не на электричку же он отправился! — стал рассуждать Сева. — Нет, должен быть дома…

— Нашел! — крикнул Роберт.

Мамед, небритый, как шмель, лежал в ванне. Без воды, конечно, просто как в люльке. Спал. Нет, он был целиком одет, все выглядело чинно-мирно, но довольно странно. Мрачный черный кафель с пола до потолка немощно поблескивал в свете одинокой лампочки и скорее поглощал те остатки света, которые от нее исходили. Под головой у Мамеда лежала подушка, снизу одеяло, чтоб помягче. Из подтекающего крана — руки никак не доходили купить прокладку, а местный алкаш-сантехник ничего поделать не смог — ему на ботинки тихонько, редкими каплями сочилась вода. Подстилка и ноги Мамеда давно промокли, судя по тому, как потемнели брюки ниже коленей. Мамед спал, по-детски подложив руки себе под щеку, и чуть слышно посапывал. Было в этой картине что-то тоскливо-трогательное, беззащитное, и при этом, как ни странно, необычайно умиротворенное.