Шуры-муры на Калининском - Екатерина Рождественская

— Девки, вы понимаете, — густо и надсадно засмеялась она, — он не «про статус», a prostatus! Ну если по латыни!

— А чего тут стыдного? — отхохотав положенное, вступилась за соседа Лидка. — Простата — самый важный орган в мужском организме, уж я-то знаю, чего здесь краснеть? — и снова, не сдержавшись, залилась от хохота, закатывая глаза.

Ну а Павочка, в общем, была счастлива, что вывела товарища Простатуса на чистую воду. Это было прямо ее — выводить товарищей на чистую воду. Но поделилась только с Крещенскими и своими подругами, дальше по подъезду не понесла, кому надо, сами пусть додумаются! Но смех и грех — когда Лидка как-то рассказала об этом удивительном жильце Давиду, тот попросил хотя бы издали показать человека с такой прекрасной фамилией. И сидеть в засаде, вернее, стоять на первом этаже минут десять, пока Сократ не спустится по Лидкиному зову, пришлось уже Давиду Кобу. Но, как он сказал, это того стоило.

— Теть Надь, я правда не знаю, кто сегодня придет, — пытаясь не соврать, отвечала Катя.

— Но надежда есть? — спрашивала Надежда.

— Надежда есть всегда, — скромно отзывалась Катя и с облегчением входила в лифт с надеждой, что двери наконец закроются.

А Тяпа вместо ответа просто начинала хохотать, краснея и выпучивая глаза. Ни на какие вопросы, конечно, теперь уже конкретно не отвечала, а лишь говорила: «Ну я-то знаю, а вы себе думайте что хотите».

И, получив эту ценную информацию, Надюха вечером все равно высаживалась на пост на первом этаже вместе с консьержкой, чтобы хоть краем глаза взглянуть на кого-то из своих божков.

Однажды Павочка увидела одну из таких встреч. Они приехали все вместе с какого-то концерта — Роберт с Аленой, Катя, Лида с Павочкой и Давид со своей невестой Нелей. Невеста была чудо как хороша, питерского разлива, утонченная, воздушная красавица, какая-то не совсем земная. Ей все было в новинку — и жених, и его друзья, и город. Привыкала. По большей части молчала, но когда начинала говорить, то было приятно слушать — метко, остроумно и по делу. Никто, честно говоря, и не ожидал, что рядом с Давидом появится вдруг такая девушка. Ведь сразу после развода с известной актрисой он пустился во все тяжкие и стал чуть ли не ежедневно приводить в дом Роберта подруг разного калибра, окраса и внутреннего содержания. Долго они не задерживались, хотя каждая мечтала закрепиться рядом с таким мужчиной. Но второго «привода» в гости к Крещенским не удостаивался никто. И тут появилась Нелли, перечеркнув всю бывшую «ходоковую» биографию молодого известного певца. И ничего особого для этого не делая. Просто закрепила новый статус присутствием, тактом и породой.

Так вот, войдя в подъезд, Павочка увидела, как из-за гигантской монстеры во весь свой двухметровый рост вырастает сама Надежда Сократовна Простатус. Не заметить этого было нельзя, все равно что не увидеть надвигающееся цунами или столб вулканического пепла из кратера действующего вулкана. Сделав два шага к Давиду, Надюха начала медленно, но верно сгибаться в глубоком поклоне, не опуская при этом лица вниз и почти физически цепляясь взглядом за своего героя и перегораживая подход к лифтам. Катя, которая находилась к Надюхе ближе всех, от неожиданности инстинктивно спряталась за отца, а Пава резко ткнула Лиду локтем в бок, чтобы та быстро оценила ситуацию. Но как Надюху, эту одновременно и гору, и Магомета, можно было не заметить? Пава, хоть и увидела препятствие первой, была все-таки ошарашена и, как и все, застигнута врасплох. Однако раскрыть от удивления как всегда ярко напомаженный рот Павочку заставило другое: она и не предполагала, что человеческая шея, тем более настолько могучая и мясистая, как у Надюхи, способна на такой крутой, буквально фламинговый изгиб.

Глазами великанша вперилась в бедного Давида, как удав, который, еще не съев кролика, уже начал его переваривать. Нелли тоже на всякий случай отпрянула, уж очень этот поклон оказался внезапным. «Не о таком театре я мечтала», — усмехнулась она из-за спины Давида. Но Надюха, согнувшись пополам, словно застыла. Видимо, у нее в голове сработал какой-то механизм, который таким ступором сохранял эмоции внутри, не давая им тратиться и выплескиваться наружу, консервируя их для последующего обдумывания и любования. Она так и продолжила стоять этой огромной могучей буквой «Г», даже когда вся компания прошла к лифтам. А она все еще вожделенно глядела на то место, где мгновение назад сияло лицо солнцеликого. Сердобольный и хорошо воспитанный Давид понял, что ситуация с великаншей форс-мажорная, вернулся к ней и, взяв за руку, помог разогнуться. Надюха снова замерла и немного пошатнулась от счастья, поскольку человеком была нежным и впечатлительным — он! до нее! дотронулся! Сам! И машинально, ну и с некоторым вызовом тоже, поправила лифчик, поддернув лямку вверх и всколыхнув увесистую грудь. Для закрепления, так сказать, успеха.

И все, и вроде как ничего не произошло.

Но на следующее утро Надежда, волнуясь, прерывисто дыша и чуть побрызгивая чесночной слюной, шептала Лидке у лифта: «Лидия Яковлевна, вы понимаете, когда я Его вижу, я чувствую, как внутри меня шевелится яйцеклетка. Честно. Я это хорошо чувствую. Ни с кем другим такого больше не было, даже с Мамедом. Только вам это говорю. А когда он вчера меня коснулся, — она продемонстрировала свое крепкое мужское и оволошенное слегка больше, чем положено, запястье, словно там должны были остаться следы, — я чуть не потеряла сознание, поплыла, как есть поплыла, распалась на молекулы… И знаете, что явственно вчера себе уяснила? Когда душа борется с телом — тело всегда побеждает…»

Лидка успокоила ее как могла, а вечером рассказала об этом Алене, ну и Кате тоже, и, тяжело вздохнув, добавила: «Вот что с бабой безмужичье-то делает…»

В плане анатомии Катя была уже прекрасно подкована, хотела когда-нибудь в далеком будущем стать врачом, поэтому такие вещи вполне могли обсуждаться при ней, тем более что возраст был достаточно солидный, тринадцать лет. Она даже ходила несколько раз смотреть, как делают операции знакомые хирурги, приобщалась, так сказать, к профессии. Но в тот момент она как-то уж слишком близко к сердцу приняла этот бабушкин рассказ и красочно представила, как Надюхина яйцеклетка, мускулистая и мощная, как сама хозяйка, размером, наверное, с кулак, а то и больше, потягивается, похрустывая членами, и начинает кряхтеть, ерзать и рваться наружу со своего насиженного места при виде любимого певца. А как еще она могла заявить о себе?

Хотя то, что и анатомически, и функционально это было неправильно, Катя понимала.

Эти молодые певцы очень часто бывали у Крещенских. Они много работали с Робертом, он писал для них песни, и репетиции шли в основном дома, на Калининском. Не хором, конечно, репетировали, по отдельности. Чаще заходили днем, одни, без сопровождения, чтобы поработать, ну а вечерами заваливались большими шумными веселыми компаниями. Давид был москвичом, Мамед — бакинцем и, когда приезжал в столицу на гастроли, всегда останавливался в гостинице «Россия». Там, в башне, прямо под огромными светящимися буквами «Р-О-С-С-И-Я», на самом верхнем этаже, за ним был постоянно закреплен номер люкс. Однажды в этой башне случился страшный пожар, погибло много человек, и все друзья благодарили Бога, что Мамед в тот момент находился в Баку. Когда он жил в Москве, иногда месяцами, то возвращался к себе в номер в основном только спать, а большую часть времени проводил или на репетициях, или на концертах, или у друзей в гостях. Но, несмотря на то, кто бы где ни жил и ни был приписан, ритуал в семье Крещенских и для Давида, и для Мамеда, да и для всех других гостей был всегда один — прямо с порога каждого усаживали за накрытый стол, Лидка ежедневно держала наготове кастрюлю бульона или борща и обязательно что-то на второе — кисло-сладкое мясо, например, котлетки разных форм и сортов, голубчики тоже прекрасно шли, в общем, ничего не готовилось только в расчете на свою семью, всегда с запасом, с большим запасом. Когда обязательный этот порядок был выполнен и Лидка, на время успокоившись, начинала убирать посуду, любимый гость отправлялся с чашечкой кофе или чая в кабинет к Роберту, где они сначала работали, а после играли в нарды, постоянно дымя сигаретками. Чуть позже к ним присоединялась Алена, которая была главным советчиком и профессиональным критиком стихов Роберта, первым его слушателем, без этого никуда, глаз у творца замыливался, возникали мелкие зацепки по разным стихотворным поводам, которые и решались споро и качественно этим профессиональным семейным подрядом. Оканчивала Алена Литературный институт вместе с Робертом, и преподавали на ее отделении литературной критики ни больше ни меньше как Михаил Луконин и Михаил Светлов, классики-переклассики оба, практически гении, научиться уж было чему. Мнение Алены Роберт очень высоко ценил, и, когда стихи были уже написаны и первый раз прочитаны вслух, начиналась шлифовка. Так и работали часто над песней, когда вдвоем, когда втроем, и вскоре из-за обитой дерматином двери можно было услышать шикарный баритон исполнителя — в четверть, даже нет, в десятую часть восхитительного голоса — начинались домашние репетиции.