Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

Что же касается соображений генерала Тотлебена и полученных от князя Дондукова касательно земского войска Южной Болгарии, то я счел своею обязанностью в присутствии трех великих князей высказать государю всю опасность нашего положения, если б наша армия осталась в Европейской Турции и если б в самом деле мы вовлечены оказались в войну с большею частью Европы. Я откровенно доложил о доходящих разными путями сведениях о[43] распространяемом будто бы нашими властями в болгарском населении убеждении, что русские войска не выйдут из этого края и что от самих болгар зависит вынудить нас остаться наперекор Берлинскому трактату. В Болгарии ходит по рукам прокламация, в которой дается совет будущему болгарскому земскому собранию отказаться от выбора князя до тех пор, пока не объединится вся Болгария в том составе, в каковом она была предположена Сан-Стефанским договором. Если бы осуществилась подобная макиавеллиевская комбинация, то мы были бы поставлены в самое трудное положение перед Европой. Без сомнения, нас обвинили бы в интриге, в нарушении Берлинского договора.

Государь вполне согласился с этим мнением, хотя и высказывал, с другой стороны, опасение, что войска наши не могут остаться равнодушными свидетелями новых зверств и новой резни, которые могут возобновиться при первом обратном шаге нашей армии. Как ни веско подобное соображение, однако государь разрешил мне сегодня же шифрованной телеграммой известить генерала Тотлебена, что он не допускает ни в каком случае и мысли о дальнейшем оставлении армии в Европейской Турции или о продлении оккупации долее постановленного Берлинским договором срока. Притом генералу предложено немедленно начать отвод армии и возвращение ее в Россию, лишь только князем Лобановым будет подписан договор с Портой и Подгорица перейдет черногорцам. Из полученной вчера от князя Лобанова телеграммы видно, что переговоры его с турецкими уполномоченными приведены к окончанию, так что остается только подписать договор, что надеется он исполнить завтра.

В Комитете министров сегодня обсуждалась составленная в Министерстве внутренних дел инструкция графу Лорис-Меликову, в его присутствии.

27 января. Суббота. В прошлую среду я был приглашен к обеду во дворец. Кроме меня, были баварский принц Арнульф, граф Лорис-Меликов, Маков, князь Голицын (уральский атаман) и Крыжановский. Главным предметом разговора были, конечно, воспоминания о недавней кампании и зараза в низовьях Волги. Принимаемые в Европе предохранительные карантинные меры имеют вид враждебного против России заговора. Даже Румыния ограждается от нас карантинным кордоном не только по Пруту, но и по Нижнему Дунаю, прерывая таким образом наши сообщения с войсками, остающимися за Дунаем. По этому предмету были обсуждения (в четверг) при совместном нашем докладе с канцлером и Гирсом. Представителям России в Берлине, Вене и Бухаресте поручено протестовать против преждевременных и ненужных стеснений русской торговли и международных сношений.

В четверг происходил во дворце (в Концертной зале) бал, на который был приглашен почти весь дипломатический корпус; государь [однако] держал себя со всеми холодно и сдержанно. Напрасно ждали мы в среду и четверг телеграммы из Константинополя о подписании мирного договора. Вечером во время бала пришло известие, что подписание отложено до субботы вследствие якобы желания самого султана изменить одно слово в ноте, которая по условию должна служить дополнением к договору.

Вчера утром отслужена панихида в годовщину смерти покойного моего брата Николая. Потом было у меня совещание по некоторым вопросам, возбужденным следственной комиссией, учрежденной под председательством генерала Глинки-Маврина, по интендантским делам действующей армии в минувшую войну. В совещании этом участвовали государственный контролер Сольский и полевой контролер при действующей армии Черкасов.

Сегодня утром, по обыкновению, после своего доклада присутствовал я при докладе князя Горчакова и Гирса. Читались депеши графа Шувалова по афганским делам. Посол наш находит неудобным заводить теперь речь с английскими министрами в том смысле, как было ему отсюда указано. И канцлер, и сам государь согласились с этим мнением, но после некоторых моих объяснений положено редактировать новую инструкцию графу Шувалову для устранения всякого недоразумения.

Опять день прошел, и всё еще нет телеграммы из Константинополя о подписании договора.

28 января. Воскресенье. Наконец сегодня утром получены по телеграфу известия как о подписании мирного договора в Константинополе, так и о передаче турками черногорцам Подгорицы, Спужа и других пунктов. Оба события совершились вчера. Известия эти быстро распространились в среде военной публики, собравшейся к разводу, по окончании которого государь подозвал к себе всех присутствовавших генералов и офицеров, объявил им радостную новость и снова выразил свою благодарность войскам за подвиги, совершенные ими в последнюю войну.

На разводе французский посол Ле Фло объявил мне, что покидает свой пост, не желая служить с новым президентом республики (Греви). Вместо него назначается к нам послом генерал Шанзи, имя которого сделалось весьма известно во второй период Прусско-французской войны. О старике Ле Фло будут жалеть в Петербурге; его здесь любили и уважали.

29 января. Понедельник. Сегодня утром, после обычного моего приема (по понедельникам) в канцелярии Военного министерства, я был во дворце вместе с князем Горчаковым и Гирсом. Несмотря на вчерашние хорошие известия, государь был в мрачном расположении духа и обошелся весьма неласково с канцлером. Когда мы вошли в кабинет, государь, передавая князю Горчакову письмо с разными льстивыми фразами, полученное им от Биконсфильда, сказал князю с неудовольствием: «A Votre place je me serais offensé d'une telle flatterie; évidemment il se moque de Vous»[44]. Канцлер проглотил эту горькую правду и начал объяснять, что назначаемый к нам на место лорда Лофтуса новый английский посол всегда был другом России и принадлежит к либеральной партии, следовательно, он не из числа приверженцев теперешнего торийского правительства. Однако же государь сказал, что, несмотря на то, ничего хорошего не ожидает от Биконсфильда. Затем канцлер прочел заготовленный ответ на последние депеши графа Шувалова по афганскому делу. Были еще объяснения по разным второстепенным вопросам.

В Государственном совете прошли сегодня весьма продолжительные прения по двум серьезным делам: об отмене узаконений относительно предельного роста (процентов) и заключения в тюрьму за долги. Значительное большинство высказалось в пользу отмены по обоим делам, несмотря на веские возражения меньшинства.

4 февраля. Воскресенье. В течение всей прошлой недели не было ничего заслуживающего внесения в дневник. Ожидали присылки заключенного 27 января мирного договора, который и получен в прошлую пятницу (2 февраля). На другой день, то есть вчера, государь собрал у себя на совещание канцлера с его товарищем, великих князей – наследника цесаревича и Владимира Александровича, – графа Адлерберга и меня. Прочитан был еще раз редактированный графом Адлербергом проект манифеста о заключении с Турцией договора, и решено не отлагать предположенного по этому случаю торжества, так как по телеграфу известно, что султанская ратификация договора уже отправлена из Константинополя. Известны теперь из прочитанных депеш князя Лобанова и все подробности установившегося наконец [хотя и с большими трудами] соглашения.