И оживут слова - Наталья Способина

поняла, что топоров не слышно. Впрочем, облегчение тут же сменилось осознанием того, что сегодня будет церемония сожжения погибших, а это само по себе радости не прибавляло. Да еще рука болела адски. Я с тревогой пощупала пальцы. Горячими они не были, а то я уж всерьез опасалась чего-нибудь типа гангрены. Робко пожаловалась на боль Добронеге. Та проверила рану, сменила мазь, наложила новую повязку и сказала, что все хорошо. В последнем заявлении я искренне усомнилась. А еще вспомнила Альгидраса, которого и собака покусала, и ранило через несколько дней. Это как же у него все болит-то? И у Радима. Попыталась расхрабриться от этой мысли, но получилось плохо. Они-то привычные. А я в жизни ни одной серьезной травмы не получала.

Ближе к полудню Добронега протянула мне бордовый платок и, увидев мое замешательство, помогла повязать его на плечи. Мы в молчании вышли за ворота и пошли опустевшими улочками к той части города, где я еще не бывала. Знала только, что там есть вторые ворота, ведущие «вглубь земель», как здесь говорили. И снова было ощущение, что город вымер. Как и позавчера, когда все ждали прибытия князя. Сегодня же свирцы провожали своих воинов.

Я смотрела под ноги, стараясь морально подготовить себя к предстоящему зрелищу, но понимала, что даже в теории не представляю себе, как все будет происходить. В фильмах тела складывают на помосты, лодки, корабли, а потом просто поджигают. А все стоят и ждут, когда все сгорит дотла. В принципе, должно быть не очень страшно, если не всматриваться. Но что-то подсказывало, что несколько бессонных ночей мне обеспечено.

Когда Добронега взглянула на меня с тревогой в первый раз, я не придала этому значения. Мало ли? Может, проверяет, нормально ли я выгляжу для предстоящей церемонии. После второго подобного взгляда я немножко напряглась, пытаясь понять, что делаю не так. Мы шли по пустым улицам, я просто смотрела под ноги, никого ничем шокировать, кажется, не могла. Единственное, что пришло в голову: среди погибших мог оказаться тот, кого Всемила слишком хорошо знала, и для нее это могло быть ударом. Я попыталась вспомнить, кого называла Злата, но единственным знакомым именем было имя Радогостя. Он был примерно ровесником Радима. Приемный сын Улеба, привезенный из сгоревшей Ждани. Вряд ли тут была какая-то связь со Всемилой. Впрочем, с уверенностью я этого утверждать не могла. После третьего откровенно обеспокоенного взгляда, брошенного Добронегой, когда мы были уже перед самыми внешними воротами, я не выдержала.

– Что? – как можно тише спросила я, стараясь, чтобы не услышали стражники.

– Ты как, дочка? – раздалось в ответ.

– Я… хорошо, – удивленно откликнулась я.

Рука, конечно, болела, но Добронега об этом и так знала, в остальном же все было в порядке.

– Хорошо, – поспешно откликнулась Добронега и тут же отвернулась, отвечая на приветствие стражников.

Мы вышли за черту города и пошли по вытоптанной дороге. В отдалении слышались голоса, но людей пока скрывали из виду деревья. Открывшаяся через несколько минут картина была настолько масштабной, что я невольно замерла и тут же заслужила еще один встревоженный взгляд.

На краю большой поляны был построен высокий деревянный помост. На нем находились… Я затруднялась подобрать слово. Ложи? Скамьи? Для двенадцати воинов, погибших в бою, и тех, кто умер позже. Окружавшая помост толпа казалась бордовым морем. Платки, плащи, рубахи – все было бордовым. Это выглядело жутко до мурашек. Осознание того, что это все – настоящее, заставляло зябко ежиться. Я вздохнула и тут же перехватила очередной взгляд Добронеги. И вдруг поняла одну странность. Мы были последними, кто пришел на церемонию. Я заметила взгляд Радимира, стоявшего на возвышении у помоста. Он несколько секунд пристально всматривался в мое лицо, и в моем мозгу вдруг стала вырисовываться интересная картина.

Мы не просто пришли последними. Церемония подходила к концу. Я заметила то, что не бросилось в глаза сразу: по помосту стекала кровь, а у тел воинов лежали обезглавленные петухи и даже убитая собака. Я отвела взгляд, понимая, что и так видела достаточно. Добронега тут же сжала мой локоть, и мы пристроились позади толпы. А меня настигло второе озарение. Добронега вела себя так, будто мы опоздали случайно. То есть дань-то мертвым отдать пришли, но она же травница, ей о живых заботиться нужно, вот мы и задержались. Но ведь все было не так. Она намеренно не торопилась. Мы еле шли по улицам. И я вдруг поняла, что шаг мы прибавили только ближе к воротам, когда попали в поле зрения дружинников. Я посмотрела на стоявшую рядом Добронегу. Она молча вглядывалась в происходившее у помоста через просвет между головами и на мое движение никак не отреагировала. Я тоже нехотя посмотрела вперед и… уперлась взглядом в спину высокого воина. Все, что мне было видно, – бордовая рубаха с разводами пота на спине. Случайность? Я почувствовала чей-то взгляд. Поодаль стоял Альгидрас, придерживая под локоть маленькую сгорбленную старушку. Наши взгляды встретились. Он несколько секунд смотрел мне в глаза, словно собираясь что-то сказать, но потом отвернулся.

В эту минуту я поняла, что дело не в странностях Всемилы, появившихся после плена. Дело в самой Всемиле. Словно Добронега вовсе не хотела, чтобы сестра Радима это видела. Альгидрас оборачивался еще несколько раз, но на меня смотрел мельком. Все больше переглядывался с Добронегой. Златы среди собравшихся я не увидела. Видимо, она находилась ближе к помосту.

Вскоре я обнаружила, что, пока вникала в странности поведения Добронеги и Альгидраса, пропустила даже ту часть церемонии, на которой присутствовала. Вернули к реальности звуки, похожие на песню. Через мгновение я убедилась, что это и была песня. И настолько чужеродно и неуместно звучала радость в звонком девичьем голосе, что я невольно поежилась. Посетила шальная мысль, что это чья-то глупая шутка и кто-то решил сорвать церемонию. В толпе возбужденно зашептали. Я сместилась в сторону и привстала на цыпочки, чтобы увидеть происходящее. На помост поднялась девчушка лет пятнадцати, и это именно она пела неуместно веселую песню. Одетая в белое платье, с распущенными светлыми волосами и раскрасневшимися щеками, она выглядела слишком счастливой для обряда, на котором оказалась. Так улыбаются не на похоронах, а на свадьбах. Создавалось впечатление, что девочка была пьяна.

Сначала я всерьез решила, что это какое-то незапланированное действо и Радимир сейчас отправит девчушку восвояси. Но он не отправил. Он задал ей какой-то вопрос, и на поляне стало так тихо, словно кто-то разом выключил звук. Девочка что-то звонко ответила, но я не смогла разобрать слов. По толпе, словно ветер, пронесся шепот, и снова все стихло. А потом девушка шагнула по настилу в сторону тела одного из воинов, и я увидела еще одно действующее лицо, которое до этого загораживал Радимир.

Читая о подобном в книгах, я почему-то всегда представляла себе зловещую старуху в черном балахоне, со спутанными волосами. Единственным совпадением с реальностью был возраст. Женщина действительно была старой. Вместо черного балахона на ней было надето белое платье, со стороны не отличимое от платья взошедшей на помост девушки. Ее длинные седые волосы были аккуратно расчесаны и перехвачены белой лентой. И вроде бы ничего зловещего в ее облике не было, но я отшатнулась, поняв, что сейчас произойдет. Их называли Помощницами Смерти. Они служили не людям – богам, принося добровольную жертву. Но почему-то я не думала, что в таком развитом, по моим представлениям, обществе еще существовали подобные обряды. Я могла понять, когда в жертву приносили собаку – верного друга в посмертии. Я могла понять, когда это была лошадь в помощь при переправе через реку Мертвых. Я не скажу, что принимала, но я могла понять. Мне было жаль животных, но это же животные. Но… человек? Променять жизнь на возможность присоединиться к своему мужчине в загробном мире? Это же… Я не могла подобрать слов. Просто с ужасом смотрела на девочку и понимала, что ее явно чем-то опоили. Ну не может человек по своей воле!.. Как Радим