Каштановый человечек - Сорен Свейструп

– У каштанового человечка есть голова и туловище. На лице – глаза, проделанные шилом или каким-то другим острым инструментом, а в туловище воткнуты четыре спички, то есть у него есть как бы ручки и ножки. Но у одного человечка нет ручек. И ножек тоже нет.

Нюландер молча рассматривает фотографии каштановых человечков с ручками без пальцев. На мгновение ему кажется, будто он детсадовец и воспитатель что-то читает им вслух, а он не знает, плакать ему над этим или смеяться.

– По-моему, вы говорите не то, что хотите сказать.

Мысль, конечно, была бредовая и могла прийти в голову только сумасшедшему, но тем не менее Нюландер вдруг понял, что имел в виду Хесс, когда на совещании говорил о необходимости предотвратить нечто еще более ужасное. Никто тогда ему не возразил, но мысль о том, что преступник, возможно, готовится сделать своего собственного каштанового человека из плоти и крови, игнорировать стало весьма затруднительно.

Хесс опять настаивал на необходимости возобновить расследование по делу Хартунг. И при этом всю дорогу использовал местоимение «вы»: «вам необходимо», «вам следует учитывать то-то и то-то», пока Нюландер не дал ему понять две вещи. Во-первых, Хесс только что появился в отделе и при этом абсолютно на тех же правах, что и все остальные сотрудники, и, насколько Нюландеру известно, никто не наступает ему на хвост и не пытается вытолкать обратно в Гаагу; скорее наоборот. А во-вторых, совершенно немыслимо требовать возобновления следствия по делу Хартунг. И какое бы значение ни имели вновь найденные отпечатки, никто не в состоянии повернуть новое расследование в это русло. По той же причине Нюландер решил, что сам проведет беседу с родителями Кристине Хартунг и проинформирует их о вновь найденных отпечатках. Их находку не следует слишком драматизировать, к тому же недавно по каналам контрразведки ему сообщили, что у министра и так проблем выше крыши, поскольку неизвестный или неизвестные угрожают ей. И дошли до того, что разбили лобовое стекло ее служебного автомобиля и залили радиатор кровью какого-то животного.

Правда, при Хессе тему угроз Нюландер не затрагивал и попросил его выйти, чтобы пообщаться с Тули́н наедине. Он прямо спросил ее, готов ли Хесс участвовать в дальнейшем расследовании, и сделал это не без основания. Он пролистал старое личное дело Хесса, из которого явствовало, по какой трагической причине тот в свое время покинул отдел. И хотя крендель этот, конечно, приобрел чертовски ценный опыт, поработав в Европоле, его нынешние проблемы с тамошним начальством говорили о том, что в профессиональном плане лучшие его годы остались позади.

Тули́н, однако, ответила на его вопрос утвердительно, хотя и не стала скрывать, что Хесс ей не шибко симпатичен. После чего Нюландер объявил, что они с Хессом могут продолжать работать в связке, но только при том условии, что если он выкинет какое-нибудь коленце, она сразу же проинформирует его об этом. Ну и, конечно, Нюландер не забыл добавить, что с переходом в НЦ-3 придется подождать, пока шум не уляжется. При этом он видел, что Тули́н прекрасно его поняла и будет считать свое лояльное отношение к нему залогом получения рекомендации в дальнейшем, чего он, собственно, и добивался.

Нюландер выходит к журналюгам, только и ждущим, что вот-вот какой-нибудь спящий субъект вывалится из окна. Он сам предложил вместо пресс-конференции провести как бы неформальную встречу, ибо здесь, во дворе управления, гораздо легче закруглиться и мгновенно скрыться в своем убежище. Но когда засверкали блицы направленных на него камер, Нюландер почувствовал, как лицо его приняло приличествующее таким случаям выражение, и внезапно подумал, что, возможно, именно общественного внимания к своей персоне ему и не хватало. Да, он в таких вещах малый не промах. Разумеется, с одной стороны, он рискует собственной задницей, но ведь и шанс кое-что приобрести при этом тоже существует. В последующие дни все они будут стремиться побеседовать с ним, и в такой ситуации перед ним, не исключено, откроются возможности, каковых он всегда и добивался. А на случай, если что-то пойдет не так, весьма удобно иметь у себя под рукой Марка Хесса.

Плач двух девочек, доносящийся со второго этажа, заполняет весь огромный, недавно отремонтированный дом вплоть до самых укромных уголков. В том числе и в кухне, где за красивым обеденным столом из китайской древесины сидит Эрик Сайер-Лассен в том же самом костюме, что и накануне, когда у него в офисе была найдена в полученной им бандероли кисть Лауры Кьер. Сидящая рядом с ним Тули́н предполагает, что хозяин дома с тех пор спать еще не ложился. Глаза у него красные и опухшие, сорочка на нем несвежая, мятая, на полу разбросаны детские игрушки, а на плите позади него громоздятся невымытые кастрюли и сковородки. Тули́н старается заглянуть ему в глаза, но усилия ее напрасны.

– Посмотрите, пожалуйста, еще раз на эти фотографии. Вы уверены, что ваша жена не была знакома с этой женщиной?

Эрик Сайер-Лассен опускает взгляд на фотографии Лауры Кьер из дома номер семь по Седервэнгет, но глаза его не оживают.

– А насчет этой женщины что можете сказать? Это министр соцзащиты Роза Хартунг. Может быть, ваша жена встречалась с кем-то из них, или, может быть, вы оба встречались с той или другой, или с обеими… – Тули́н пододвигает к нему фото Розы Хартунг, однако Сайер-Лассен равнодушно качает головой. Хесс чувствует, что его напарница с трудом сдерживает раздражение. Да и то, уже второй раз за неделю она сидит лицом к лицу с вдовцом, который не может ответить буквально ни на один ее вопрос.

– Сайер-Лассен, нам нужна ваша помощь. Постарайтесь вспомнить. Может быть, у нее были враги, может быть, она кого-нибудь…

– Я больше ничего не знаю. Не было у нее никаких врагов. Она ведь только домом да детьми занималась.

Тули́н делает глубокий вдох и продолжает задавать вопросы, но у Хесса возникает ощущение, что Эрик Сайер-Лассен и вправду не лжет. Марк старается не обращать внимания на детский плач и уже жалеет, что сегодня утром в разговоре с Нюландером упустил прекрасный шанс заявить, что дело это ему просто-напросто до лампочки, и отказаться от участия в расследовании. Но ведь еще ранее он понял, что путей к отступлению у него не остается, когда проснулся в своей квартире в Парке Одина. Ночью Хесс спал всего лишь три часа. И все это время у него в голове прокручивались эпизоды с каштановым человечком. Не успел он подняться, как его навестил низкорослый домоуправ и сделал выговор за то, что Хесс оставил малярные инструменты и машину для циклевки полов посреди галереи. Пришлось ответить, что у него не было времени заниматься такой ерундой. По дороге в управление он позвонил в гаагскую штаб-квартиру и попросил прощения за то, что накануне во второй половине дня не вышел на связь с Фрайманном, как ему было предписано. Почему секретарь говорила с ним холодно, догадаться было несложно, но Хесс не стал углубляться в тему и объяснять причины произошедшего, а поспешил продраться сквозь утреннюю суету и сутолоку на Главном вокзале, чтобы еще до совещания успеть посмотреть фото трупа Анне Сайер-Лассен. Он заранее решил, что не станет огорчаться, если надрезы окажутся не только на запястьях, но и в других местах. Если б на теле остались и другие следы воздействия инструмента, которым преступник отрезал кисти, тогда, наверное, не было бы никаких причин вспоминать бредовую мысль, с которой он проснулся сегодня утром. Снимки, однако, не давали каких-либо оснований предполагать, что преступник пытался отчленить и другие фрагменты тела Анне Сайер-Лассен. Для пущей уверенности Хесс даже позвонил судмедэксперту, и тот рассказал, что соответствующий инструмент применялся для ампутации как в первом, так и во втором случае, чем и подтвердил самые мрачные предчувствия Марка. Тот, разумеется, не знал, сбудутся ли его предсказания насчет новых жертв, но тем не менее ощущение своей правоты у него только укрепилось. Больше всего ему сейчас хотелось поставить время на паузу и с головой уйти в расследование дела Кристине Хартунг, чтобы выяснить, какие еще следы им надо искать. Однако Нюландер не поддержал эту инициативу и отправил их с Тули́н на допрос к Сайер-Лассену, в результате чего они не продвинулись вперед ни на шаг.