Я — твоё солнце - Мари Павленко

на руках: он нёс меня, как принцессу.

Я смеялась, отбивалась — конечно, слабо, но как могла, — а он прижимал меня всё сильнее. Я уже не знала, куда смотреть, стараясь избегать его глаз, но в то же время мне хотелось воспользоваться моментом, обвить руками его шею, дотянуться до его губ…

Приди в себя, Дебора, иди на свет!

Виктор положил меня на диван, и я принялась изображать, что поправляю свитер — тупейший жест.

— Ты плохо побрился, смотри, у тебя пушистый катышек на подбородке.

Вот тебе за помаду на зубах.

Нахмурившись, он пощупал лицо.

— Ну у него хотя бы борода растёт! — воскликнул Джамаль.

— Ты другого поля ягода! — ответила я.

— Это ещё что значит?

— Что у тебя на щеках три волосинки бьются за место под солнцем.

В дверь позвонили.

— Пицца! Сразу предупреждаю: я не заказал тирамису. Пришлось сменить службу доставки. Прошлая отказалась ко мне ездить. Думаю, побег Гертруды предали огласке.

К пицце шло пиво.

Слушая электронную музыку, я в общих чертах рассказала об уроке с Думаком, и мы разработали план, как разоблачить историю с париком.

— Нам понадобится удочка, — предложил Джамаль.

— Ты собираешься выловить его парик прямо посреди класса, как рыбу в море?

— Конечно, нет! Я же не дурак! Но если подучит ся забросить крючок во двор…

— Не очень-то вежливо.

Они оба повернулись ко мне.

— У него изо рта воняет протухшим мясом, кожа блестит от пота, щёки в пятнах, плохо сделанный парик, который за километр видно, но Думак помогает мне. Он жертвует час в месяц, чтобы я не облажалась. Мне не хочется его унижать.

Тишина.

— Ты права, у нас ай-кью равен трём на двоих. Поговорим лучше о Тане.

Мне было весело. Всё вернулось на круги своя: дурачество, ритуалы, шутки для своих, дружный хохот. Чёрт, как же хорошо.

— А что насчёт Элоизы? Ты можешь с нами её обсуждать?

Я ответила на вопрос и рассказала о нашем примирении. А они слушали. Эти парни просто невероятны, ну, особенно Виктор. Снова чушь несу. Чтобы отпраздновать происходящее, я откупорила седьмую бутылку пива.

— Хорошо, когда получается быть искренним, — задумчиво произнёс Джамаль.

— В конце концов, честность — это то, что ты должен людям, которых любишь, — улыбнулась я.

— Выпьем за Элоизу! — предложил он.

Мы хором приложились к бутылкам и захлюпали.

— Элоиза милая, жаль, что встречается с Эрван-ном, — выдал Виктор.

— Почему? Она тебе нравится? — ответил Джамаль, вытаращив глаза, которые теперь походили на мячи для пинг-понга.

— Нет, я о тебе беспокоюсь.

Виктор и Джамаль переглянулись.

Я решила и дальше пить, чтобы ненароком не ляпнуть чего.

Джамаль глубоко вздохнул и забрал у меня из тарелки холодную корочку от пиццы.

— Очень мило, но она не в моём вкусе.

— А. Тогда кто в твоём вкусе? — спросил Виктор.

— Кто-нибудь со стальными яйцами.

— Чего?

— Кто-нибудь с волосатыми ногами, накачанной грудью и мошонкой! Короче, кто-то мужского пола!

На две секунды Виктор замер в изумлении, а потом расхохотался. Мне на мгновение даже показалось, что он не поверил, и я приготовилась к худшему: к непониманию, к смертельному стыду. Мне и вправду стало страшно, но Виктор хохотал во весь голос.

— Кто-то мужского пола! Вот жесть!

Я превратилась в сухую ветку, готовую сломаться в любую секунду.

— Блин, Джамаль, какой же я дурак, ну просто дурак в квадрате! Вот дебил! Ты всё знала? — спросил он меня.

Я пожала плечами:

— Ну конечно.

Виктор закусил губу.

— Блин, как стыдно! А я ещё тут спрашиваю про девчонок. Я сейчас сквозь землю провалюсь, налейте мне ещё пива!

Джамаль побледнел и слабо мне улыбнулся. Я же пришла в себя и подняла бутылку вверх:

— За любовь Джамаля!

Мы чокнулись.

Вот, тема закрыта.

Я возвращалась домой в час ночи по улицам, засыпанным снегом. Снег окутал всё вокруг: машины, мусорные баки, фонари. Снежинки скрипели под моими новыми ботинками, превращаясь из нетронутых белых охапок в примятые следы.

Виктор настоял на том, чтобы проводить меня. Мы шли, и я слушала эту потрясающую тишину.

— Тебе не холодно?

Он взглянул на моё пальто.

— Держи, — произнёс он, протягивая шарф.

На самом деле пиво действовало, как батарея, изнутри. Мне было душно, но я всё же взяла шарф и обернула его вокруг шеи. Он ещё хранил тепло Виктора.

Я была уверена, что он заговорит о Джамале, но меня ждала совершенно неожиданная пощёчина.

— Адель должна была приехать на выходные.

Он и вправду думает, что я поддержу этот разговор?

— Но ей родители запретили.

Лучше уж танцевать голой, тряся грудью, в болоте, кишащем аллигаторами-людоедами, разве не ясно?

— На самом деле мне это даже на руку, — выдохнул он.

Минуточку. Что?!

Мы поравнялись с парой, на вид лет пятидесяти: они шли в обнимку и смеялись, скользя на тротуаре. Ими могли бы быть мои родители через несколько лет.

— Вы давно встречаетесь?

Аллигаторы обиделись и уплыли. Моё нездоровое (или, скорее, мазохистское) любопытство победило.

— Пять лет. Я учился в четвёртом классе колледжа, она — в третьем. Один класс перепрыгнула.

Такая идеальная.

— Она мне показалась милой.

Пусть кто-нибудь остановит мою несусветную тупость! Скорей!

— Она милая. И требовательная. Увлекающаяся.

Может, от тупости есть лекарство?

— Но… мне кажется, мы отдаляемся друг от друга.

— Ну, вы живёте в двухстах километрах.

Виктор бросил на меня взгляд, полный скепсиса.

— Я шучу, поняла, извини.

— Она хочет стать актрисой, занимается спортом по три часа в день, избрала себе в лучшие друзья зеркало.

Я молчала, пытаясь успокоить трепетавшее сердце.

— Пф-ф-ф-ф… Даже не знаю… — протянул он.

Его волосы припорошил снег. Мы подошли к моему дому. Однако сердце и не думало успокаиваться: оно вдруг решило, что поёт, как Селин Дион, разрывая барабанные перепонки лирическими песнями.

— Виктор…

Он стоял передо мной. Чёрт, какого хрена он такой красивый.

— Не уверена, что я подходящий человек для таких разговоров. Для обсуждений проблем в отношениях.

Мы стояли друг напротив друга не двигаясь. Вокруг падали снежинки: они таяли на моих щеках и путались в длинных ресницах.

— Прости.

Он отошёл.

— Спокойной ночи, Дебора.

— Спокойной ночи…

Папа не вернулся.

Я споткнулась о ковёр и растянулась на полу, осознав, насколько я на самом деле нетрезвая.

Однако лежала я не долго: слюнявый язык Изидора поднял меня.

Добравшись до ванной, я кое-как стёрла макияж, прицелилась измазанным тональником ватным диском в урну, но он приземлился на кафельный пол. Я даже не стала его поднимать и побрела к кровати.

Потолок кружился.

Я встала, зажгла лампу на столе и взяла листок.

Мама!