Я — твоё солнце - Мари Павленко

очевиден: если много заниматься, знания начнут расщеплять нейроны, словно химическая реакция.

Я наконец-то овладела неправильными английскими глаголами. Но самое интересное: мадам Кив-рон разыгрывает со мной сценки. Да-да, вы правильно поняли. В пустом классе я подхожу к её столу и делаю вид, что беру заказ, как официантка в ресторане на Пятой авеню. Или мы притворяемся старыми друзьями, которые случайно встретились десять лет спустя в очереди в кинотеатр.

В первый раз, когда она заговорила об этих импровизациях, я чуть не выплюнула салат, который жевала.

— Ну же, Дебора! Неужели вы настолько меня боитесь?

Конечно, со своими кудрями, похожими на квашеную капусту, накрашенными ярко-голубой тушью глазами и внушительными перстнями мадам Киврон выгладит немного ужасающе.

Однако я начала делать головокружительные успехи и больше не боялась нести всякую чушь, будто рот у меня был набит горячей картошкой.

Однако до сих пор мне сложно преодолеть не столько языковой, сколько зубной барьер. Во время нашего второго занятия я так и не решилась сказать ей: «You’ve got a slice of salad on your teeth».

Так и отпустила с запятнанной улыбкой.

Что же касается мадам Шмино, она разговаривает со мной свободно. В том числе и о прощении.

— Это понятие было лишь слегка затронуто на занятиях, — оправдывалась она.

Она и вправду меня за дурочку держит?

В конце нашего первого занятия я прогремела:

— Знаете, я всё-таки простила свою маму.

Секунду она молчала, убрав тетрадь в портфель.

— Я очень рада за вас. Прощение требует огромных сил. И это лучший способ обрести свободу.

В следующий раз мы разговаривали о Фрейде.

Так как по вторникам после моего «наказания» у неё сразу же урок, мадам Шмино приносит с собой контейнер и термос с кофе, который наливает и мне в предусмотрительно захваченный второй стаканчик.

На третьем занятии я поставила на стол коробку с двумя свежими эклерами из кондитерской на углу. Мадам Шмино вопросительно приподняла бровь.

Тогда я достала две картонные тарелки.

Мы наслаждались каждым кусочком в тишине пустого класса — было слышно только тиканье часов.

— В последний раз я ела шоколадный эклер на Рождество…

И я поведала ей о катастрофе.

— У вас есть собака?

— Скорее, бомж, переодетый в собаку.

— Понятно. Дебора, могу я вам дать один совет?

— Конечно.

— На вашем месте я бы позвонила в регистратуру больницы, где сейчас лежит ваша мама, и поинтересовалась, можно ли ей еду из других мест. Например, доставленную по вашей просьбе.

Мы сидели друг напротив друга по обе стороны исцарапанной поколениями Питомника парты.

Я взглянула на мадам Шмино.

Она кивнула.

Она просто гений.

— Спасибо.

На долю секунды мадам Шмино улыбнулась, легонько промокнула губы бумажной салфеткой и прочистила горло.

— Итак, мы говорили об Аристотеле…

Мама очень интересуется нашими «изящными трупами». Я спросила почему, но она ничего не ответила. Тогда я привела в письме с десяток «трупов».

Джамаль и Виктор согласились сочинять их каждую субботу.

Я закрутилась в вихре приятной суеты.

Скоро каникулы.

Квартал пустеет.

Парижане дорвались до лыж.

А я наблюдаю за балетом Мариуса и Козетты.

И оплакиваю Гавроша.

Виктор, я люблю тебя.

В смысле, Виктора Гюго.

Ну и второго тоже.

Короче.

Джамаль прислал мне фотографию, на которой он с каким-то парнем с мелированными волосами.

В своих лыжных комбинезонах на террасе кафе они выглядели забавно.

«Да ла-а-а-а-адно!» — ответила я ему.

«Ага».

У Джамаля появился парень.

Иногда вселенная щедра.

А Виктор с Адель.

Никаких новостей.

У вселенной есть любимчики.

Тут я вспомнила, что Джамаль — сирота.

И что я сама чуть не осиротела.

Так что, вселенная, забираю свои слова обратно.

К тому же в четверг я получила:

Солнце моё!

Шоколадные эклеры просто божественны.

Напоминаю тебе: надо отвести Изидора на плановый осмотр к ветеринару,

Целую.

Мама

Я долгие минуты всматривалась в это письмо. Мне даже захотелось вставить его в рамку.

Как только папа зашёл в квартиру, я сунула мамино письмо ему под нос.

— Супер!

— И это всё, что ты можешь сказать?

— Прости, дорогая, у меня был трудный день. Хорошее письмо.

— Мы с ней переписываемся два месяца.

Отец громко высморкался. В платок из ткани. Этот мужчина точно потерялся, путешествуя во времени, где-нибудь в девятнадцатом веке его ждёт другая семья.

— Я и не знал. Мне она не отвечает.

— Но разве Ты не замечаешь разницы? Не улавливаешь?

Он перечитал письмо, нахмурившись от сосредоточенности, а затем сложил платок и убрал его в карман твидового пиджака.

— Нет.

— Она пишет об Изидоре!

— И?

— Ну же, папа! Она здесь! С нами! Она больше не заперта внутри себя, а думает о нас, о собаке! Она выпуталась из этой петли! Она ожила!

Можно подумать, я только что выплюнула дохлую крысу на ковёр — настолько удивлённо на меня посмотрел папа.

— Ты права!

— Конечно, я права!

— Так вот оно что!

— Ты сейчас о чём?

Он пошёл к холодильнику, достал пиво и вернулся.

— Мог бы и мне предложить.

— Что?

— Пиво.

— А ты пьёшь пиво?

— Мне скоро восемнадцать. И я пью пиво.

— И наркотики принимаешь?

— Изидор! Фас!

Хвост хорьковой собаки признался мне в любви, но сам пёс не сдвинулся ни на миллиметр. Я сходила за пивом на кухню, села напротив отца и отпила из бутылки.

— Твоё здоровье. Так о чём ты говорил?

Отец вылупился на меня ещё сильнее. Словно я была покрыта гнойными волдырями, взрывающимися при малейшем нажатии. Ну так мне показалось.

Покачав головой, он продолжил пить пиво.

— Сегодня мне позвонил психиатр.

Мои лёгкие объявили забастовку воздуху.

— Похоже, твоя мама выпишется на следующей неделе.

— На следующей неделе? — глупо повторила я.

— Угу. Твои впечатления от письма верны. Маме лучше, она записалась на разные занятия, кажется.

Маме лучше. Она вернётся.

— Единственная проблема: она не хочет меня видеть. Так что я не смогу её забрать.

Я уставилась на него:

— И как только она вернётся, тебя тут быть не должно.

— Да.

— Вообще никогда.

— Да.

Мама должна вернуться во вторник.

Я записала Изидора к ветеринару на утро субботы.

Пришлось толкать его под зад, чтобы он зашёл в кабинет. Бедный пёс прыгнул мне на колени, как только показался доктор.

— Добрый день, мадемуазель!

Доктор Брахими взвесил позорного пса.

— Он похудел, это хорошо. Вы его часто выгуливаете?

— Раз в день, дважды, если у меня найдутся силы.

— Отлично. Вы можете сходить с ним в лес, если представится возможность, например в Венсен-ский, ему понравится.

— Хорошая идея.

— Вы проделали фантастическую работу с этой собакой.

— В смысле?

— Он