Крах каганата - Михаил Казовский

Но его словам мало кто внимал. Распалённые люди не могли себя сдерживать, ждать ответственных указаний и теснили гвардейцев, устремлялись в бой; кто-то уже пробрался к воротам, и его обсыпали стрелами из бойниц главной башни; но на смену убитому тут же вставали новые, принесли таран, стали бить им в закрытые створки; сверху на них летели камни и стрелы, лился кипяток. Элия подумал: здесь прорыва не будет, но раз бой возник — то пускай сражение длится, отвлекая на себя силы неприятеля; надо заходить к северным воротам и ударить со стороны Ал-Байды, а затем по коридорам дворца выйти в сердце Сарашена и арестовать узурпатора. Только так возможна победа. Он привстал в стременах и скомандовал преданным гвардейцам: пропустить толпу, не препятствовать схватке, а самим скакать на другой участок.

Что ж, его расчёт оказался верен: гарнизон, защищавший Натана, был настолько мал, что не смог отбиваться с нескольких сторон, и охранники входа возле Ал-Байды прекратили сопротивляться за какую-то четверть часа. Под ударами нападавших распахнулись ворота, несколько мгновений — и гвардейцы уже внутри, рубят саблями остатки осаждённых, топчут их копытами боевых коней.

Но вторая часть плана Элии остаётся невыполненной: внутренние покои Сарашена пусты. В спальнях, тронном зале, трапезных и купальнях — никого. Пойманная на женской половине хо-мефеин объяснила быстро: в замке лишь осталась царица-мать Мириам; Ханна с дочерьми, старым Ицхаком и Натаном скрылись из дворца по подземному ходу, связывающему правый берег и левый, и теперь они давно уже вышли в Шахрастане, затерялись в пёстрой рыночной толпе. Младший сын Иосифа раздражённо сплюнул. Вытер пот с лица и сказал:

— Ладно, пусть бегут. Нам предатели больше не страшны. Мы опять у власти. — Повернулся к соратникам и провозгласил: — Мир каган-беку Иосифу! Мир его преемнику — Давиду!

— Шалом! Шалом! — рявкнули гвардейцы.

Месяц Тишрей миновал в эйфории от победы. Танцевали под флейту, арфу и цимбалы, пели псалмы из Техиллима, сравнивали царевича Элию с Элиёй Пророком — как, согласно 4-й Книге Царств, праведник изничтожил молнией несколько отрядов, посланных его арестовывать. Но потом навалились будни, а в канун светлого праздника Хануки от сердечного приступа отдал Богу душу Давид. Несмотря на усилия лекарей он не смог восстановить подорванный заточением организм, плохо функционировали почки и кишечник, то и дело кружилась голова, мышечная масса нарастала медленно. Тут ещё отец объявил, что намерен женить старшего наследника на богатой итильке, дабы та родила Иосифу внука; сын вначале сопротивлялся, умолял отложить бракосочетание, говорил, что по-прежнему пока ещё слаб и не сможет исполнять супружеские обязанности, как тому положено. Но правитель Хазарии слушать не хотел. Убеждал царевича: не пугай сам себя; оказавшись на брачном ложе, вмиг забудешь былые страхи, а инстинкты помимо воли сработают. И Давид покорился, разрешил подготовку к свадьбе. Но за день до торжественной церемонии впал в такое нервное состояние, что не спал, не ел, а потом вдруг позеленел, рухнул на ковёр и скончался. Так что вместо молитв за здравие им пришлось слушать молитвы за упокой (кадиш): «Да будет велико и свято имя Его в мире, который создал Он Своей волей...» и так далее. По обычаям иудеев похороны провели очень быстро. Мёртвого завернули в белые одеяния, в том числе в «китель» — отдалённо напоминающий халат, плечи покрыли молитвенным талитом, край которого был отрезан, дабы показать, что покойник больше не сможет посещать синагогу вместе со всей общиной. Для успокоения тела вырыли специальную катакомбу — некий подземный склеп, состоявший из нескольких комнат, где сложили одежду, ратные доспехи, драгоценности и посуду, много-много еды. Опустили Давида в мраморный саркофаг и закрыли плитой. А цветы возлагать на могилу у евреев не полагается, но зато каждый из участников траурной процессии должен истошно голосить и при этом рвать на себе одежды — соблюдая некие эстетические правила, без сомнения. Делали это слаженно; даже приведённая под руки престарелая мать-царица, совершенно глухая и почти слепая, кое-что порвала на себе слабыми артрозными пальцами. Первые семь дней соблюдали шиву — сидя на низких табуретках, скорбно вспоминали усопшего, ели только два раза в сутки, а мужчины не брились и не стригли волос. Следующий месяц — шлошим — возвращались к обыденным делам, но каких бы то ни было развлечений избегали. И затем провели заключительное оплакивание — йорцейт, в завершение которого положили на гранитную плиту с именем покойного маленький символический камушек.

Но ещё в шлошим появился в Итиле небольшой купеческий караван, прибывший из Киева (это был уже февраль 964 года, месяц Адар и канун праздника Пурим). Гости в страхе поведали о деяниях князя Святослава — подготовке к походу на хазар и разгроме Копырева конца, где погибли все, в том числе и Менахем Ханука. Привезённая весть неприятно поразила Иосифа. Втайне он надеялся, что большой войны с Русью не понадобится и кампания ограничится быстрым рейдом на Дон и Днепр. Но теперь становилось ясно: грандиозных столкновений не избежать. Царь ходил озабоченный, молчаливый, погруженный в себя. Посетил богоравного кагана. Их взаимоотношения после победы Элии вновь вошли в нормальное русло; джавши-гар убедил своего духовного подопечного, что давнишний обман Иосифа с мнимой смертью его наследников лучше не вспоминать, примириться во имя блага Отечества. «Царь царей» сказал из-за занавески, закрывавшей его лицо: «Мы тебе прощаем, Иосиф, прежние твои прегрешения перед нами. Вседержитель велик, и Его воля безгранична. Покоримся ей. Объяви нового преемника вместо усопшего Давида и с его помощью начинай готовиться к отражению нашествия русов». — «О, могущественный из всех владык подлунного мира, солнце нашей страны и отец хазар! — стоя на коленях, отвечал супруг Ханны. — Как мне сделать это? Средний сын мой, Эммануил, не желает трона. Говорит, что власть ему не нужна, он не создан править и хотел бы оставаться просто богатым шадом, джинсом, но не возлагать на себя венец каган-бека». — «Что ж, пускай тогда отречётся во всеуслышанье и подпишет специальную грамоту. А преемником назначь бесстрашного Элию». — «О, всемилостивейщий, богоравный! Можно ли считать эти несравненные по своей мудрости слова руководством к действию? Вы благословляете младшего моего отпрыска на грядущие скипетр и державу?» — «Да, благословляю. Он достойный сын нашего народа. Возблагодарим Провидение, что оно спасло ему жизнь».

Так и было сделано. Элия под началом отца занялся вербовкой новых наёмников и строительством, обновлением фортификационных сооружений — как на дальних, так и на ближних подступах к столице. Параллельно искали убежавших мятежных Когенов — Ханну, дочерей и Натана с Ицхаком, даже сулили семьсот шэлэгов каждому, кто их выдаст; но изменники словно в воду канули — никому ничего о них не было известно. Пасху (Песах) провели скромнее обычного, и во время моления в синагоге государь объявил, что ввиду чрезвычайной опасности с севера он не едет летом кочевать в Семендер и Беленджер, остаётся в Итиле, вдохновляя своим присутствием мирных жителей. Общество восприняло новость настороженно, и сначала медленно, а к весеннему празднику Шавуот всё решительней и решительней люди начали покидать главный город царства. Говорили, что они отправляются на кочевье, но на самом деле все старались взять с собой максимальное количество скарба — кое-кто увозил даже мебель и домашнюю утварь. Бакрабад и Хамлидж быстро опустели. А когда в начале месяца Ав появились камские купцы, рассказавшие об армаде ладей Святослава, навалившихся на Великий Булгар, побежал простой люд и из Шахрастана. Разница была в том, что евреи-аристократы направлялись в свои летние имения по течению Терека и на Каспии, а обычные небогатые горожане (в большинстве своём — мусульмане, для которых иудейская знать выглядела всегда чужеродной) укрывались на островах в дельте Волги. Там, на Баб-ал-Абваба и Сия-Кух, с их высокими двенадцатиметровыми берегами, рыли землянки, где и прятались. Влажность была ужасной, комары, жара, но зато безопасность полная — ни один человек, кроме местных знатоков, не найдёт в лабиринте волжских извилистых протоков эти поселения. «До зимы как-нибудь протянем, — говорили беженцы, — а затем по льду возвратимся домой. Если от домов что-нибудь останется...» А свои острова они называли «бэровскими буграми», или «медвежьими углами». Словом, к середине июля 964 года в городе Итиле — на его восточном и западном берегах — оставались только ратники да отдельные семьи, либо не желавшие никуда отправляться, либо не имевшие денег для эвакуации. В Сарашене по-прежнему обитала царствующая фамилия. Правда, Эммануил попытался было вывезти Юдифь и детей, но отец ему это запретил, и пришлось молча покориться. С места не трогался «царь царей»: он, его родные и слуги коротали время по-прежнему у себя на острове, словно ничего не случилось. Лишь в секретных комнатах островного замка прятались преступники — скрывшиеся Когены. По подземному ходу их провёл сам кундур-каган Соломон Врач и укрыл во дворце «на всякий случай»; мало ли, как ещё потом сложится, думал он вместе с дхавши-гаром; если Иосифа разобьёт Святослав, лучше мы посадим на трон Натана, чем страна окажется без правителя; главное — сохранить Богоравного, а царя при нём заменить несложно... Шла серьёзная политическая игра, и никто не знал, кто в конце концов выйдет победителем.