Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Выскочила в сад, увидела, что снаружи тожеесть щеколда, и поскорей ее задвинула.

И тут уж понеслась к дому, крича во все горло:

– Сюда! Сюда! На помощь!

Сзади доносился треск, грохот – это бился взапертую дверь Стеклянный Глаз.

Пока сбежались келейники, пока поняли смыслсбивчивых криков инокини, пока спорили, идти в сад самим или звать полицию,прошло, верно, минут десять. Прошло бы и больше, если бы на шум и гам не вышелсам владыка. Он в несколько мгновений ухватил суть, взял Пелагию за плечи.Спросил только одно: «Цела?» А когда она кивнула, широким шагом двинулся вглубьсада. Не бежал, ибо суета несовместна с архиерейским званием, однако челядь ибегом еле за ним поспевала.

Дверь садового домика была по-прежнему назасове – не смог Стеклянный Глаз вырваться на свободу. Однако внутри было тихо.

Монахи и прислужники пугливо окружили дощатоестроение.

– Сударь? – дрожащим голосом позвал Усердов. –Вы там? Лучше бы вам оставить насильственные помышления и предаться в руки правосудия.

Митрофаний взял отца Серафима за плечо,отодвинул в сторону и без колебаний отворил засов.

Шагнул внутрь.

Пелагия зажала рот. Кричать было никак нельзя– не дай Господь, владыка обернется, а отворачиваться от раненого, смертельноопасного зверя было бы безумием.

Архиерей постоял на пороге несколько секунд.Покачал головой, сотворил крестное знамение.

Тогда в сарай, толкаясь, кинулись остальные.Заохали, тоже закрестились. Пелагия привстала на цыпочки, заглядывая черезплечо отца эконома.

На пол падал прямоугольник голубоватоголунного света, и было видно, что Стеклянный Глаз сидит в углу, привалившисьспиной к стене. В руках зажато сломанное древко вил, острие которых самоубийцавонзил себе в горло – да так сильно, что зубья, пройдя насквозь, впились вдерево.

Ночью, пока окружной прокурор и полицияисполняли свои обязанности (от горящих фонарей и факелов в саду сделалосьсветло, как днем), у Пелагии приключилась запоздалая истерика, которую, посчастью, никто кроме преосвященного не наблюдал.

– Какое ужасное злодеяние я свершила, чтобыспасти свою жизнь! – убивалась сестра, ломая руки. – Я забыла, кто я! Повеласебя, как обычная женщина, страшащаяся за свою жизнь. А ведь я монахиня! Не поХристову закону поступила, который велит не противиться злу и подставлятьдругую щеку, а по Моисееву! Око за око! В жизни больше к вязанию не прикоснусь!

Митрофаний счел, что для усмирениясамобичевательного порыва будет уместнее напускная строгость, и стал сурововыговаривать духовной дочери:

– Что ж с того, что ты монахиня! Монахи тожеразные бывают. Есть и монахи-воины. Вот Ослябя с Пересветом бились за родину иправду с оружием!

– Разве «за родину» и «за правду» – одно и тоже? – клацая зубами, возразила Пелагия. – Родина у каждого народа своя, аправда на всех людей общая. Что хорошего в вашем Пересвете? То есть длякняжества Московского и русских он, конечно, герой, но Христос-то ведь не закняжество Московское на крест взошел и не за единую только нацию, а за всечеловечество. У татарина этого, Челибея, которого Пересвет сразил, тоже живаядуша была. Нельзя служителю Божию брать оружие, даже если ему грозит неминуемаягибель. Ах, владыко, представьте, как страшится человек, уже потерявший одинглаз, утратить последнее свое око! Должно быть, ему кошмары снились по ночам,будто он совсем ослеп... И ведь мало мне, жестокой, показалось его зрениялишить, я еще дверь снаружи заперла, чтоб не убежал. Куда бы он, слепой, делся?Представляю, как он, бедный, тыкался в стены в поисках выхода и не находил...Если б нашел, то, может, и не погубил бы свою бессмертную душу. Разве не так?

Видя, как она терзается, Митрофаний суровостьотставил, взял монашку за руку.

– Не так, не так! Надобно противиться злу, несогласен я здесь с графом Толстым и с тем, как он Христово учение толкует.Жизнь есть преодоление Зла и борьба со Злом, а не капитуляция перед негодяями.Ты подобна Давиду, поразившему Голиафа, или Георгию Каппадокийцу, которыйумертвил огненного дракона. Даже еще и более этих героев тобой восхищаюсь, иботы слабая женщина, и вязальная твоя спица – оружие куда более отважное, нежелиДавидова праща или Георгиево копье.

Но Пелагия вместо того, чтобы возгордиться отлестных сравнений, лишь махнула на преосвященного рукой и разрыдалась еще пуще.

Было все это в ночь с четверга на пятницу, вдень памяти Иоанна Ветхопещерника, а в следующую среду, то есть еще не миновалои недели, Матвей Бенционович Бердичевский представил епископу и сестре Пелагииполный и исчерпывающий отчет о проведенном расследовании.

Личность покушавшегося удалось установитьгораздо легче, чем предполагал прокурор. Сначала нашли гостиницу, в которой тотпоселился. Сделать это было нетрудно, так как Заволжск – город не слишкомбольшой. Произвели в номере обыск, нашли паспорт на имя почетного гражданинаМаврикия Иринарховича Персикова.

Паспорту Бердичевский не поверил, памятуя, чтона пароходе преступник именовался дворянином Остролыженским, и велел трупсфотографировать. Конечно, не таким высоконаучным способом, как Сергей СергеевичДолинин, – волос мертвецу не расчесывал и нитроглицерина в глаза не капал (даведь и не было у трупа глаз, ни одного). Фотокарточки вкупе со словеснымпортретом были разосланы во все охранные и сыскные отделения империи. И всегочерез несколько дней пришел незамедлительный ответ из Киевской охранки, причемпренеожиданный.