Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Попробуйте-ка здоровую молодую женщину,которая при тринадцати градусах плавает, убить на глазах у многочисленныхсвидетелей, не вызвав ни малейшего подозрения. Ведь каждая пара глаз – лишнийриск. Мало ли кто какой наблюдательностью от природы наделен.

– Нет уж, господа хорошие, это чересчур, этоза пределами возможного! Я вам не Господь Бог Саваоф, – ворчал себе под носЯков Михайлович, однако брюзжание было не без притворства: лестно ведь, когдадоверяют такие мудреные задачки. Стало быть, уважают в человеке талант.

И что может быть увлекательней, чем поискрешения для задачи, которая именно что находится за пределами возможного?

В безграничную потенцию человеческого разумаЯков Михайлович верил свято. Во всяком случае, своего собственного.

Похрустел пальцами, почмокал своимитолстоватыми губами, даже и покряхтел, но нашел-таки решение. А какое чистое,красивое – просто прелесть!

Не нужно никакой публики, не нужно множестваглаз. Здесь, как почти и во всяком деле, важно не количество, а качество.Пускай будет одна пара глаз, но зато заменяющая целую толпу свидетелей (которыееще неизвестно, что увидят, домыслят и покажут на допросе). Если монашкакончится на глазах у того, кто сам ведает расследованиями, никакихдопросов-расспросов не понадобится вовсе. Что же он – собственному зрению неповерит? Поверит, никуда не денется.

Нуте-с, нуте-с.

Окружной прокурор Бердичевский ежевечернепровожает монашку от архиерейского двора до казенной квартиры. Довозит на своейодноколке до самого дома, помогает вылезти. Непременно ждет, пока онаподнимется на крыльцо, откроет дверь.

Что тут можно придумать?

Сделать, чтоб лошадь понесла? Там в одномместе, на повороте с Дворянской, обрыв близко.

Лошадь у прокурора смирная, но если пальнутьей в бок из духовой трубки колючкой, смазанной чем-нибудь едким, понесет какмиленькая.

Рискованно.

Во-первых, может выпрыгнуть, она ведьспортсмэнка. Отделается каким-нибудь зряшным переломом. Или убьются, но оба.Еще не хватало.

От общей идеи про ключевого свидетеля дособственно озарения путь был цедлинным.

Идея пришла почти сразу же, и такая, что ЯковМихайлович аж взвизгнул от удовольствия.

Повернул назад, влекомый вдохновением. Невзбежал, а, можно сказать, вспорхнул на крыльцо и ткнулся носом в самую двернуюручку, подсвечивая себе маленьким электрическим фонариком.

Так и есть!

Пределы возможного, потесненные человеческимразумом, отступили.

Прокурор увидит все собственными глазами.Прямо перед его крючковатым носом отработает Яков Михайлович рыжую монашку, агосподин Бердичевский ничего не поймет и не заметит.

Вот вам настоящий импрессионизм, вот истиннаякрасота, не то что дурацкие обвалы в пещерах устраивать.

Назавтра, в десять часов вечера, специалист почистым работам снова был на тихой окраинной улице, только одетый не мастеровым,а старьевщиком.

Пристроился напротив училища. Походил, унылопокрикивая «Старье-бутылки берем! Ветошь-тряпки берем!» – больше изпрофессионализма, нежели для пользы дела. Как было установлено ранее, люди вэтот час по улице не ходят, старье-бутылки сдавать не станут.

На крыльцо поднялся всего на минутку, большене понадобилось.

Ручка на двери была самая простая: деревяннаяскоба, приколоченная гвоздями, причем Бог знает сколько лет назад – шляпкидавно порыжели. Яков Михайлович вбил еще один, тоненький, но немножко вкось,так что кончик чуть-чуть высунулся с другой стороны – аккурат там, где братьсяпальцами. Торчащее острие Яков Михайлович смазал какой-то жидкостью изпузыречка – с чрезвычайной осторожностью, даже перчатки надел.

Специалист всегда брал с собой в командировкиособую аптечку: разные скляночки, пробирочки, на всякие случаи жизни.

Поцарапать палец о ручку двери – сущая ерунда,с кем не бывает.

Наутро нарывчик. К вечеру температура.Симптомы, похожие на заражение крови: тут тебе и ознобчик, и обильный пот, ипожелтение кожи. На второй день – сильный жар, бред. В тот же вечер, а еслисильное сердце, то самое позднее к концу ночи – со святыми упокой. И никакихподозрений, обычная житейская оказия. Главное же – прокурор все будет наблюдатьсобственноочно. Услышит собственными ушками, как она, уколовшись, вскрикнет. Ктобы мог подумать, что от такого пустяка случится сепсис? Никто. Промысел Божий.

Яков Михайлович занял позицию.в кустах. Сталждать.

Приехали без двадцати одиннадцать, он ужначинал волноваться.

Сегодня прокурор не просто высадил спутницу, агалантно проводил до самой двери.

Это еще лучше – пускай вблизи полюбуется.

Рыжая взялась за ручку, потянула, вскрикнула.

Что и требовалось доказать.

Услышав тихое «ах!», Яков Михайловичпричмокнул и попятился, а через пять секундочек уже совершенно растворился вомраке.

Дело было сделано. Как говорится, прочеедовершит природа.

Со статским советником Матвеем БенционовичемБердичевским, умным и положительным мужчиной тридцати девяти лет, приключилосьнесчастье – такое, какого он страшился всю свою женатую жизнь, отменносчастливую и к тому же благословленную многочисленным потомством.

Любовь Матвея Бенционовича к супруге за долгиегоды брака миновала несколько естественных фаз и прочно вошла в руслоприязненной привычки и полного родства душ, не требующего нежных слов икрасивых поступков. Марья Гавриловна, которая в восемнадцать лет отличаласьпылким, романтическим нравом, по рождении тринадцати детей совершенно утратилаэти свои изначальные качества – нашлись увлечения и заботы посущественней.Например, как содержать семью на жалованье мужа, пусть и весьма приличное, новедь пятнадцать душ!

На тридцатилетнем рубеже госпожа Бердичевскаяпревратилась в полнокровную, спокойную даму с цельным, твердым характером иполной ясностью насчет того, что в жизни важно, а что пустяки и внимания незаслуживает.

Матвей Бенционович в жене эти качества ценил,внутренне же более всего восхищался немыслимой для мужчины жертвенностью во имятех, кого Марья Гавриловна любила – любовью нерассуждающей, естественной,лишенной какой-либо аффектации.