Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

class="p1">— Не иначе как доказательство, — сказал я, — что наши коротышки могут не только разводить огонь.

Профессор покачал головой.

— До чего же вы упрямы, Лё Брэ! Ваша первая мысль мешает вам увидеть истину, которая здесь, впрочем, явлена вполне очевидно. Это дело рук не кретинов, как и следы огня. Все эти предметы — останки обитания в прошлом, достаточно удаленного во времени, очень давнего. Поймите, что мы находимся в пещере каменного века. В какую-то давно минувшую эпоху на этом острове жили другие существа; существа, куда бóльших, по сравнению с нашими дегенератами, размеров — об этом свидетельствуют некоторые кости — и совсем иного уровня интеллектуального развития. Они-то и разводили огонь, шлифовали камни, убивали и ели животных, более крупных, чем те, которых мы видим сегодня в окрестностях, изготавливали кремневые наконечники и прочие орудия. Они исчезли многие тысячелетия назад. И когда — да, кстати, когда именно? в какую эпоху? кто знает? — появились нынешние кретинодольцы, они отыскали эту пустую пещеру и кости, окаменевающие в пепле. Они заняли найденное убежище, поскольку оно было для них естественным: так поступили бы даже животные. Возможно, они пытались использовать какие-то из этих орудий, но я очень в этом сомневаюсь. Предшествующие обитатели пещеры стояли на высшей стадии развития. Ох уж эти капризы, регрессии истории… Уйгурские варвары, пожиратели сырого мяса, делают привал на руинах Ниневии или Вавилона… Но наши варвары даже не способны представить, что до них что-то было. А мы? Наши грандиозные памятники, наши Эйфелевы башни, наши большие вокзалы, наши виадуки, наши высотные здания, гигантские шлюзы Панамского канала — все это… возможно, элементы будущих руин для планеты, которая станет громадным Кретинодольем.

Он на какое-то время замолк, машинально скребя пол лезвием ножа. Я не прерывал его размышления, вполне соответствующие тому меланхоличному настроению, которое навевала туманно-депрессивная кретинодольская атмосфера. Взяв непроизвольно берцовую кость, валявшуюся на земле, я стал крутить ее в руках.

— А может быть, кретины, — произнес я, словно обращаясь к самому себе, — выродившиеся потомки того некогда высшего типа, которые постепенно окретинились под влиянием островного климата…

— Может быть, — ответил профессор.

— А возможно, и наши потомки обречены на вырождение в результате все более разрушительных войн или по совсем другой причине, а самой Земле уготовано носить на себе лишь хилое слюнявое человечество, неспособное создавать машины, строить башни, виадуки и шлюзы.

— Возможно, — откликнулся, как эхо, Бабер.

Тут я вскрикнул. Философствуя вслух, я не переставал крутить кость. В скупом свете, отражавшемся на сочащихся стенах, этот древний осколок вдруг принял кровавую окраску.

— Она же красная!

Бабер встал с колен, взял у меня кость, чтобы рассмотреть ее поближе.

— Действительно. Но это потому, что сверху нанесен слой краски. Вероятно, охры. Ничего особенного. Недалеко отсюда, в Патагонии, уже находили скелеты, окрашенные в красный цвет.

Профессор замолчал. Чтобы лучше рассмотреть кость, он переместился туда, где было больше света, к выходу из пещеры, и оказался возле темного угла, отделенного выступом, этаким каменным заслоном. Из-за этой перегородки раздался крик испуганного зверя, и в полумраке зашевелились какие-то тени. Я приблизился, потом отступил, не в состоянии выносить ужасный смрад. Запах страха, кретинского страха, который мне следовало бы научиться определять. Подошедший профессор подсветил закуток своей зажигалкой. При свете дрожащего огонька мы различили трех кретинов: двух — на вид довольно молодых, третьего — еще моложе, детеныша, или, правильнее сказать, звереныша; не знаю, как воспринимать этих существ — животными или людьми. Сбившись в кучу, они дрожали, жалобно поскуливали и пытались изо всех сил вжаться в стену. Нам они показались бестелесными, бесплотными, сирыми; предельная худоба их плеч и конечностей контрастировала с раздутыми, как у утопленников, животами. Утопленников кретины напоминали и своей серой кожей с белесым или зеленоватым оттенком, но глаза их, закатившиеся, с вытаращенными белками, были глазами затравленных зверей. Впервые я заметил, что их череп имеет особенную форму почти усеченного конуса, курьезно скошен и утяжелен на затылке костяным набалдашником. Волос почти не было; волосяная система у кретинов вообще как-то странно недоразвита: ни бород, ни волос; даже под мышками и вокруг гениталий волосков очень мало. Эти же кретины казались подростками, возможно, молодой парой, но сколь неверны, обманчивы подобные выражения! Не стоит искать даже отдаленное подобие идиллической пары, влюбленных пастухов и пастушек; не было ничего, что дышало бы грацией или прелестью. Гноящиеся глаза, слюнявый рот, сопливый нос, липкое унавоженное тело… Испытываемый ими гнетущий страх заставлял их гадить под себя прямо у нас на глазах; зловонные экскременты стекали по их ногам, скапливались у их ног и под их ногами, вокруг широких, как лопухи, стоп. Кретины закидывали голову назад в своей особенной кретинской манере: их ужасные лица виднелись в уходящей перспективе — с глазными белками, огромными хлюпающими ноздрями и разинутым ртом, где из черноватых десен криво торчали скверно посаженные обломанные, гнилые зубья, окружающие гипертрофированный язык, напоминающий кровавую бычью печень. Текущие по обеим сторонам от подбородка струйки слюны текли на отвислую кожу под изрытой морщинами шеей и на грудь, в надключичные впадины.

В очередной раз меня передернуло от отвращения. И тут Бабер сказал: «Смотрите, ребенок!»

«Ребенок»! Как он мог называть это «ребенком»?!

Однако ребенок этот, кажется, был не очень напуган. Он сидел неподвижно: взгляд пустой, один из кулаков целиком во рту — в печной топке, а широкие сплющенные стопы в родительских испражнениях. Полагаю, двое других были его родителями, но я в этом не уверен[53].

— Весьма любопытно, — произнес Бабер. — Жаль, что нельзя их увести с нами.

От возмущения я дернулся. Бабер улыбнулся.

— Нет, не беспокойтесь. Еще слишком рано. Мы пока недостаточно оснащены, чтобы их поселить у себя, кормить и изучать. Но это случится. Наша работа только начинается.

Он словно с сожалением оторвался от созерцания кретинов. С резким щелчком закрыл зажигалку, и страшная картина, погрузившаяся в сострадательный мрак, исчезла. Какое-то время наши глаза, отвыкшие от темноты, ничего не различали. Мы повернулись к выходу из пещеры. Снаружи было ненамного светлее. Заморосил мелкий дождь, день сворачивался. Лохматые облака вязли в мокрых ложбинах долины.

— Скоро вернутся остальные, — сказал Бабер. — Пора уходить. Но мы еще вернемся.

23 марта. — Определенно все усугубляется. Я имею в виду профессорскую увлеченность кретинами. Капитан Портье также встал на их сторону. Говорит, что они не такие животные, какими кажутся мне. Или что в их животности еще есть проблески человечности. В их хриплых криках, вое, цоканье и урчании, не говоря уже о рыгании он обнаруживает признаки языка. Языка, который якобы можно