Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

понять, интерпретировать. Вместе с тем капитан признаёт, что такая задача ему не по силам, и не прочь возложить ее на меня. Большое спасибо за большую честь! Я бы предпочел близко не подходить к смердящим гномам и не дышать их зловонным дыханием.

Однако приближаться к ним все равно приходится. Профессор наблюдает за ними и требует от меня подменять его, пока он проводит не знаю какие эксперименты, чью суть пока еще не разъяснил.

Нравы кретинов! Они прекрасны! Можно ли вообще говорить о нравах, о цивилизации, как это уверенно делает капитан, в случае с подобным отродьем? По мне, речь следует вести скорее о функционировании особого вида животных, причем не высоко поднявшихся по лестнице живых существ. По многим критериям они стоят ниже обезьян. Их главное оружие — палка, она же их главное или, точнее, единственное орудие; это и рычаг, и дубина, и трость для ходьбы, и жердь для сбивания, и рогатина, чтобы шуровать в кротовых норах и расковыривать раковины. А еще это музыкальный инструмент, если, конечно, верить Портье. Часто, когда все тихо, по утрам или пополудни, они издают целые серии грубо ритмизированных «тук-тук», стуча по скалистым стенам, и это занятие погружает их в слюнявый экстаз. Капитан и в этом пожелал усмотреть какой-то язык, что-то вроде азбуки Морзе, но я уверен, что он заблуждается. Кретинодольские кретины слишком кретинисты, чтобы достигать вершин столь отвлеченных и столь рафинированных средств выражения. Даже не знаю, стоит ли в этом видеть нечто большее, чем простой рефлекс, чисто механическое действие.

Эти вопросы превратились в предмет нескончаемых споров между капитаном и мной. Портье настаивает, что нам неплохо бы — следовало бы — постараться их понять, наладить с ними связь. Так якобы мы узнали бы что-то удивительное, чудесное. Он предполагает у них — или приписывает им — социальную организацию, законы, изобретения… Еще немного, и он представит Кретинодолье идеальным обществом, аналогичным племени Троглодитов у Монтескье[54].

Чистая фантазия. Никогда бы не поверил, что моряк дальнего плавания способен на столь сильное поэтическое воображение. В некоторой — и весьма незначительной — мере в пользу этих бредней свидетельствовало бы, наверное, единственное на данный момент обстоятельство. Если у кретинов и существовало бы искусство, им оказалась бы музыка. Я имею в виду не их стуканье палкой, а искусство вокальное. Как и жабы, на которых они к тому же похожи, кретины способны издавать одну — единственную, достаточно чистую — ноту, которая может при определенных условиях взволновать. Близость безмерного океана, дикость пустоши, затерянного в тумане острова, вдали от всего. Исключительно по вечерам, если их не очень растревожили и у них подходящее настроение, при свете подернутой дымкой луны, просвечивающей сквозь сероватые облака, они усаживаются на корточках перед входом в пещеры. И на повторяющейся, всегда одной и той же тоскливой ноте бедные болваны, потерянные в бездне своей неизвестности, затягивают монотонное стенание; они жалуются, плачутся, стонут — слюнявые, зобатые, горбатые, кривоватые, узловатые, гниловатые, засаленные, задристанные, увечные, рахитичные, бурдючные. Долгими вечерами они беспрестанно стенают и горюют, и это, если угодно, песнь скорби, сетование на свою заброшенность и свое слабоумие. Но это не музыка, не искусство. И это волнительно лишь в силу обстоятельств. А эмоции и мудреную усложненность в это вкладываем мы сами. И я очень сомневаюсь, что кретины — здесь, как и везде, — осознают, что они делают.

25 марта. — Подступила или, вернее, наступила скверная пора. Климат на этом острове, а возможно, и во всем регионе нерадостный. Ветер, дождь, грозы; грозы, дождь, ветер, бури — вот наш удел. Местность, и так угрюмая сама по себе, становится совершенно отвратительной. Остров со своими черными бастионами выглядит как тюрьма. Тюрьма, башня, замок, цитадель кретинизма, оплот идиотизма, ночная крепость, где ночь разума еще темнее и гуще, чем простая ночь. Безжалостный шквальный ветер врывается в долину, в самую глубь, к скале, из которой бьет родник, плюется моросью в воронкообразный провал, служащий входом в пещеру, буйствует над скалами, с яростным свистом раздирается на щербленых, остро кромсающих гребнях. Кретины, укрывающиеся в сырых влажных пещерах от сквозняков, маринуются в своей грязи. Другое дело мы, живущие прямо у моря. Ледяной ветер, как памперо на аргентинских равнинах, сникает, лишь когда начинает накрапывать долгий монотонный дождь, еще более противный и депрессивный, чем все порывы колючего ветра.

Прекрасный климат! Достойный обитателей, которых мы продолжаем изучать с настойчивостью, достойной более благородного применения. Я накапливаю заметки о кретинской физиологии. Точно не знаю, как они окретинились. Характерный ландшафт долины и влажность климата, наверное, сыграли свою роль. Но то, что они законченные кретины, это несомненно. Кроме уже отмеченных телесных деформаций, у них наблюдаются всевозможные отклонения и даже заболевания. Зобы встречаются намного чаще, чем представлялось; но проявляются по-разному. Некоторые ускользают от взгляда невнимательного наблюдателя из-за своей чудовищной величины. Вся шея безмерно раздута огромной опухолью, которая словно обволакивает голову, и такие кретины кажутся всего лишь более жирными, чем остальные. Более деформированными из-за головы, что глубже утопает в плечах, но эта подробность почти не поражает в гуще общего уродства. Есть у них и другие болезни. В этих размягченных телах с дряблыми брюшинами часто вырастает грыжа; а поскольку они, разумеется, не умеют с ней справляться, часто наступает фатальная стадия. Несколько раз я пробовал ее лечить, но они не терпят повязок. А об оперативном вмешательстве и речи быть не может. Пищеварительная система у них одновременно очень активная и очень слабая. Поразительная прожорливость вызывает эпическое несварение желудка, едва в их распоряжении оказывается немного пищи. Их почти всегда кидает от диареи к рвоте. Заглатывать, срыгивать, вновь заглатывать — вот их жизнь в трех словах. Нет, я ошибаюсь, это не совсем полная картина. Несмотря на все убожество и приметы вырождения, несмотря на вшей и опарышей, которые их снедают, и тесноту, которая обеспечивает быстрое заражение всему племени, многие из них одарены — или обременены — самой настоящей гиперсексуальностью. Можно даже не говорить, что она расцветает в самых гнусных извращениях. Хотя у них нет и толики морали, ревность им незнакома, а самки привечают кого угодно, они мастурбируют кстати и некстати, как обезьяны, и без всякой дискриминации практикуют педерастию: достаточно понаблюдать за ними несколько часов.

В их половой скороспелости есть нечто ужасающее, хотя пока можно сделать лишь приблизительные подсчеты относительно фаз жизненного цикла и продолжительности жизни. Я уже писал, что самым старым, должно быть, не больше тридцати лет. Вероятно, даже этот возраст завышен.