Стеклянные дома - Франческа Рис

эпитетом про «альфа-самца, размахивающего топором» Джеймс слегка переборщил, учитывая, что однажды она слышала, как он, напившись, признавался другу, что его «штырит» от осознания своего «влияния на мировые рынки». Он прижал ее к себе. Сказал на ухо:

– Мне его не одолеть. Он ведь к тому же лучше ориентируется на местности. Знает все особенности ландшафта.

– Особенности ландшафта супермаркета?

Он хохотнул.

– Я имею в виду, если он заявится сюда. – Его ладони миновали гладкие изгибы ее талии и двигались вверх. – К тому же ты ведь знаешь, чем славятся дровосеки?

– Ну-ка, ну-ка, чем же?

– Тем, что у них есть бензопила!

Когда он уехал, Олуэн сделала себе еще кофе и пошла с чашкой на причал: сидела и наблюдала за тем, как размытый утренний свет собирается в нечто осязаемое. Вдыхала влажный зеленый воздух и вспоминала, как сидела здесь в семнадцать лет и как кружилась у нее тогда голова от восторга: ведь они с Гетом были сами по себе, совсем одни, когда теплыми летними ночами разбивали здесь лагерь. Деревянные доски причала ранним утром всегда были на один тон темнее и немного сырыми. Они готовили чай на походной плитке и разговаривали о будущем, и она, заставляя себя выкурить первую утреннюю сигарету (чтобы произвести на него впечатление и чтобы утвердиться в том образе, который сама себе придумала), представляла себе, как живет в съемных квартирах в Лондоне или тусуется на крышах Нью-Йорка в окружении интересных людей – терзаемая романтическим похмельем и недосыпом, участница чего-то очень кинематографичного, взрослого и красивого. Тогда казалось, что это – начало всего. Всплыло еще одно воспоминание, живое и очень подробное, из того же лета. Как-то вечером они вдвоем возвращались с пляжа, ехали по той части трассы А55 между Колуин-Бэй и Пенсарном, которая цепляется, будто что-то временное, за бескрайний простор Ирландского моря. Гет вел машину без рук и сворачивал сигарету. На приборной панели потрескивал песок, потому что Олуэн вечно закидывала на нее ноги. Запах его машины: кожа, табак, рабочий пот и краска. Космические звуки того, что она с усмешкой называла его радиокассетами классического рока (группы вроде The Doors и Led Zeppelin), становились в ее воспоминаниях звуковым выражением того, как садилось солнце на воду и асфальт, оттенков, которые в ее сознании смешались с более восхитительными местами вроде Лос-Анджелеса или Французской Ривьеры. Дорога вдоль побережья становилась бескрайним простором, как бывает в кино. Воздух мерцал. Горизонт размывался над водой, и мимо на бешеной скорости проносились сверкающие машины. Олуэн вспомнила то ощущение, когда выкидываешь руку в окно и смотришь, как последние лучи солнца блестят на синем сланце моря, словно блики на глянцевом фотоснимке.

Олуэн смотрела на озеро и думала, сколько времени, интересно, Гет сюда еще приезжал. Сколько лет поддерживал бесплодную связь с этим домом и этой землей, которая теперь принадлежит ей. Когда агент по недвижимости упомянул смотрителя, Олуэн сознательно приняла решение не задавать вопросов. Сказала себе, что это уж точно не Гетин. Он не остался бы здесь так надолго. Она из чистого любопытства задумалась, удалось ли ему заработать денег. Люди из ее сферы всегда говорили о том, что всякий рабочий люд на самом деле зарабатывает баснословные суммы. Родители ее подруг из Оксфорда частенько говорили вещи типа «Мы пытаемся убедить Фиби пойти в водопроводчицы, вот где нормальный заработок!», но на самом деле наверняка ничего более ужасного они не могли себе даже представить и поэтому после защиты диплома обеспечивали своим девочкам бесконечную череду неоплачиваемых стажировок. Когда Олуэн пыталась представить себе, что было дальше с Гетом, в ее воображении он оказывался в Австралии, Канаде или Новой Зеландии. У него была цветущая жена, которая любит природу, носит одежду марки Patagonia и заботится об экологии, но без фанатизма и так, чтобы это хорошо смотрелось в соцсетях. Самокрутки он, скорее всего, больше не курил. Интересно, читал ли он по-прежнему. Олуэн трудно было представить, чтобы его жена – в штанах для йоги и спортивной куртке с капюшоном – давала ему почитать книги так, как это делала она сама, когда они были подростками.

Гетин стал вторым человеком, с кем Олуэн переспала. Первым был парень из школы, и опыт оказался неприятным. Это произошло на вечеринке и, как, наверное, сказали бы сегодня, не вполне по обоюдному согласию, но на дворе стоял 1997 год и Олуэн винила себя в том, что по глупости вляпалась в такую ситуацию. Наружу она тогда выпустила некую выдуманную версию произошедшего, которую на последующих вечеринках лета пересказывала как жутко комичный эпизод, посмеиваясь над самой собой. Гету она про это не говорила – слишком унизительная была история. Его она предпочла убедить в существовании бывшего парня, которого специально для него придумала.

С Гетом все началось с того, что он подбросил ее на машине. Наверное, это было в сентябре, потому что Талиесин уже уехал в университет – неделей или двумя раньше. Гетина Олуэн не видела с лета. Не просто не видела – избегала. Ей было стыдно того, как она себя повела: парни в школе сказали бы про такое – динамщица. До этого она толком никогда и не оставалась с ним наедине. Он был другом Тала – скорее, некая идея, чем человек. В детстве Олуэн испытывала к нему всепоглощающую ультраромантическую страсть, но, оглядываясь назад с более выгодной позиции подростка, понимала, что это была полная ерунда. Ведь он был фактически крестьянин. Категорически не ее тип. И потом – тот летний день: Господи, как же было жарко, она потом говорила себе, что все это произошло из-за жары, она помнила, как потом вернулась домой и сделала об этом длинную болезненную запись в дневнике. Она отчетливо запомнила, что тогда сочла себя очень эрудированной, потому что процитировала Камю – à cause du soleil[49]. (Они проходили «Посторонний» в школе. Ей казалось, она все понимает.) Она испытала волнение и восторг, позволив ему зайти так далеко. Но потом испугалась – и получилось, что она совершила непростительное преступление: дала ему надежду и обломала. Оставалось надеяться на то, что после отъезда Талиесина в университет Гетина она больше никогда не увидит.

Было воскресное утро – такое раннее, что небо еще почти повсюду было серебряным, хотя по шву между холмами и горизонтом уже понемногу прорывались первые зачатки света. Олуэн шла по обочине дороги и приближалась к Тан-и-Грайгу, где дорога начинает резко изгибаться. До дома оставалось не меньше трех миль, и, хотя еще пару часов назад Олуэн ощущала себя пьяной, свободной и счастливой, теперь она протрезвела, замерзла и заволновалась. Дорога здесь была очень узкой, и местные пролетали ее на скорости пятьдесят миль в час.