Икона и человек - Евгений Ройзман

Нет в России горшей беды, чем пьянка, и винить нам в этом, кроме самих себя, некого.

Поздней осенью отец с дочкой шли на рынок и покупали птичку. В прошлом году взяли коноплянку, она жила в клетке на окне, девочка ухаживала за ней и кормила. А весной, когда появились листья, они пошли в лес и отпустили птичку на свободу. В этот раз взяли чижика. Он желтенький и веселый такой. Назвали Гришей. Он жил в клетке на окне и пел свои песни, и в конце зимы загрустил. И девочка упросила отца купить Грише чижиху. Она была крупнее чижа. Ее звали Груша. Чиж, было, обрадовался, но она его сразу незалюбила. Груша не подпускала его к кормушке, гоняла по клетке, выказывала свое недовольство по любому поводу и постоянно ворчала. Гриша потускнел и сидел, нахохлившись в уголке. Петь он перестал. И вот весной, когда клетка стояла на балконе, прилетели чижи и одна маленькая, дерзкая чижиха села сверху на клетку и стала Гришу звать. И Гриша очнулся, запел и стал рваться из клетки и биться о прутья решетки. И девочка открыла дверцу, чиж выпорхнул, и они с маленькой чижихой умчались в небо. И бедная, сварливая Груша осталась одна. Она даже не сразу поняла, что произошло. Она тосковала, жалобно звала Гришу, потом забилась в угол и перестала есть. Девочка с отцом увидели, что дело худо, взяли клетку с Грушей и пошли к лесу. Ближе к реке поставили клетку на дорогу, открыли дверцу и отошли. Сначала Груша не хотела выходить. Потом выпорхнула, села на дороге и сидит. Долго так сидела, и вдруг в ветвях запел чиж. И она встрепенулась, прихорошилась, оправила перышки и вспорхнула к нему.

Был в школе одной, на окраине города. Разговариваю с директором в кабинете, смотрю, высокая, красивая молодая учительница пришла возмущенная с малолетним хулиганом. Директор вышел с ней разговаривать, а хулиган остался у кабинета. Я говорю: «Что, накосячил?» А он привычно так загундосил: «А че, училка мобильник отжала!..» Я хотел за учительницу заступиться, но зашел директор и отправил его в класс. И говорит мне, мол, не знаю, что и делать, чуть пауза любая — и все сразу в гаджеты лезут!.. Я вдруг говорю: «Да и нормально это! Вспомните, мы в их возрасте всей школой в трясучку играли! И на переменах, и на уроках умудрялись. У каждого времени свои игры. Пусть лучше в гаджетах сидят». Он засмеялся и согласился. Хороший, кстати, директор, в походы с ребятами ходит.

Потом, уже после лекции, вышел на крыльцо, со всеми парнями сфотографировался, и вдруг этот обиженный пользователь подходит и спрашивает осторожно: «Дядь Жень, а мне можно с тобой сфоткаться?» Я говорю: «Можно, но только тебе тогда косячить уже нельзя будет». Там аж загудели старшие парни на крыльце, а он задумался на секунду и говорит: «Не, я тогда лучше пойду…» И пошел. Потом замедлил шаги, развернулся, подошел ко мне, протянул руку, вздохнул и говорит: «Ладно! Давай попробуем!..»

Уже поехали когда, вспомнил разговор один. Мужик говорит: «У меня внук, три года ему, а он уже айфон освоил, айпад освоил! Вот ты в три года что делал?» — «Я-то? Да как все — гудрон жевал!..»

Маша приехала в Ленинград и работала в музее, а муж у нее был зоолог. Когда началась война, его взяли в ополчение. Убили его почти сразу, потому, что там стреляли, а у него была только лопата для рытья окопов, а оружия не было. Она осталась одна. Началась блокада. А у нее не было карточки, музей закрыли, она не считалась работающей. Она нашла у мужа давилки для грызунов и приспособилась ловить крыс. Она их быстро разделывала и варила и жарила. А потом бомба попала в «Детский мир» и игрушки разлетелись. Маша пошла посмотреть, что там можно найти, и вдруг увидела маленькую замурзанную девочку. «Ты чья?» — спросила она. Ничья, сказала девочка, у меня все умерли. Маша взяла ее за руку и сказала: «Пойдем посмотрим, что здесь есть». И среди разбросанных игрушек они вдруг увидели, что в разбитой погремушке сухой горох!!! Они собрали все погремушки и натрясли из них мешочек гороха и очень берегли его и иногда делали жаркое с гарниром. Два года они питалась крысами и выжили. Маша всем говорила про девочку, что это ее племянница. После войны Маша защитилась. Работала она в Институте истории материальной культуры, она стала доктором наук, ее все любили и уважали. До конца жизни Мария Александровна Тиханова жила в коммуналке, характер имела добрый и веселый и никогда ни на что не жаловалась. А с найденной девочкой она дружила всю жизнь, потому что отношение между людьми, вместе пережившими блокаду, куда ближе и крепче, чем просто отношения между родственниками. А девочка потом работала главным хранителем Золотого фонда Эрмитажа.

Звонит мне как-то Саша Ильин, серьезный и очень знающий парень из Ярославля: «Слушай, ходит одна интересная икона. Похоже, ваша. И сюжет какой-то редкий. Я договорился съездить посмотреть. 80 км от Ярославля. Приезжай».

Появление каждой новой невьянской иконы — это событие. Долго думать некогда. Я прямо с пленарного заседания, как был в костюме, прыгнул в машину и погнал в Ярославль. Вечер. До Мытищ пробка. Снегопад. Дальше по переяславским горкам, дорога забита. Приезжаю. Саша начинает вызванивать владелицу, трубку никто не берет. Ну, посидели, чаю попили. Поговорили. Поехал ночью обратно в Москву, находя утешение в пословице: «Для бешеной собаки 7000 верст не крюк».

На следующий день выхожу с комитета, смотрю, звонок пропущенный, из Ярославля. Набираю. Саша говорит: «Приезжай. Договорились на вечер встретиться». Деваться некуда, снова поехал. Встретился, посмотрел. Тетка как тетка. Ларьки держит. В прошлой жизни спекулировала. Покупала здесь иконы, желательно, где много фигурок — Праздники, Минеи и т. п. — и возила их в Польшу. Там был спрос. Ездила каждую неделю. А потом у нее эта дорога оборвалась, и одна икона осталась непроданной. «Ладно, — говорю, — посмотреть-то хоть можно?» «Отчего ж нет. Посмотрите. Только не сегодня. Сегодня я не могу». Тьфу ты блин! Пожал плечами, поехал обратно. Зима. Ночь. Снегопад. Дорога забита. Переяславские горки. Злые гаишники. И прочие чудеса.

Несколько дней тишина. Звонит Саша: «Приезжай. Я с ней договорился». Я уже втянулся, триста сюда, триста обратно. Сел да поехал. Приезжаю, садимся пить чай. «Сейчас, — говорит, — я ее вызвоню». И вот мы сидим, пьем чай. Ну не берет она трубку, и все! Еще чаю выпили. Я говорю: «Сань, я поеду, а то я так чифиристом сделаюсь». А ему уже самому неловко. «Давай, — говорит, — я попробую хоть фотографию сделать, чтоб понять, за что рубимся». Еду обратно, за Ростовом колонна большегрузов растянулась. Тащился я за ними, засыпать начал. Сунулся обгонять. Снег. Гололед. Обогнал. Блин, гаишники! И пока они меня казнили, колонна снова меня обогнала, и тащился я за ними аж до своротки на Сергиев-Посад.

Звонит через неделю. «Слушай, — говорит, — есть фотография, икона классная, похоже, действительно ваша». Я ему говорю: «Скинь». «Да как я тебе скину, она мне старые полароидные дала». Блин, делать нечего, еду из Москвы в Ярославль, смотреть фотографии. Посмотрел. Действительно настоящий «высокий невьянск», конец 18 века и очень редкий сюжет — в центре Распятие и 12 клейм «Казни апостольские» (жизнь у первых апостолов была полна тревог и опасностей; всех их казнили, своей смертью умер только Иоанн Богослов). Я не только никогда не видел такого сюжета, но даже и не слышал. Голова закружилась. Говорю: «Договаривайся смотреть». «Слушай, — говорит, — они такие трудные, я попробую». Всю неделю я как на иголках, пять раз в день звоню в Ярославль, на ночь телефон не выключаю. Наконец Саша позвонил: «Приезжай, договорился». Я говорю: «Ага, только ты тогда выезжай пораньше и смотри у дома, чтобы она никуда не слиняла. А то надо мной уже все гаишники хохочут, что я, выпучив глаза, туда-сюда гоняю». Сам думаю, я за свой музей да за науку упираюсь, а Саша-то, так, по-товарищески грузится. Приехал. Все получилось. Увидел икону. Действительно наша, действительно высокого класса. 20 лет назад купила на Вернисаже. «Будете продавать?» «Мы подумаем. Мне надо с мужем посоветоваться». Муж говорит: «Да мне надо еще с родственниками посоветоваться». Вот думаю, красавцы, как в Польшу иконы мешками возить, так ни с кем не надо было советоваться, а тут, как в музей, дак сразу консилиум собирать! Саша говорит: «Правильно, поляки ведь заинтересованности не проявляли, а тебя потряхивает». Еще неделя в переговорах. «А сколько дадите?» «А вам сколько надо?» Издалека начинают: «Вот, нам деньги нужны, нам бы квартиру поменять…» «Ладно, — говорю, — может, вы машину сначала поменяете?» Выручил меня Саша. Он их психологию знает лучше. Как-то решил, договорился, утрамбовал, выкупил за 10 000 долларов, за свои деньги, чем избавил меня от этого приятного общения.