Икона и человек - Евгений Ройзман

Привез он ее в Москву сам, прямо к открытию нашей выставки в музее им. Андрея Рублева. Я был просто счастлив. Там столько приятных людей было: директор музея Г. В. Попов, Саша Любимов, Иосиф Давыдович, Герольд Иванович. Я всем показал. Нахвалился. И Герольд Иванович говорит: обязательно напиши эту историю. Вот, написал.

В 1988 году в Екатеринбурге, тогда еще Свердловске, в помещении Вольных почт на Ленина была выставка местных неформальных художников. Много народа там собиралось. А руководил всем мой товарищ Витя Махотин. Витя в свое время, как и многие художники, в поисках икон объездил весь Урал. У меня осталось от него несколько хороших вещей, потом расскажу. А внизу на выставке Витя приютил замечательного художника Валеру Дьяченко с семьей. У Валеры была жена Лена, тоже хороший художник, но картинок она уже не писала, ей было некогда, она рожала детей. И мы с ней подружились тогда, и я у нее купил несколько ранних картинок, которые очень высоко ценю. А потом Лена уверовала, воцерковилась, занялась реставрацией икон, и они с Валерой и детьми переехали в Верхотурье. Мы виделись очень редко.

И вот однажды я узнал, что Лена работает реставратором во вновь открывшемся монастыре на Белой горе, что недалеко от Перми. Я поехал в экспедицию и решил ее навестить. У нее была отдельная келья, она же — мастерская, где Лена жила и работала. Келья была буквально завалена иконами. Иконы стояли, лежали, висели и были везде. Думаю, что монастырю вернули какие-то иконы, отнятые при советской власти, и многое принесли местные жители. Мы с Леной разобрали все завалы, и я увидел там большого житийного Николу 90 на 70 см явно невьянского письма, а следующая находка меня просто поразила — это были четыре круглые иконки с изображениями евангелистов, причем высокого письма. Скорее всего 1830-х годов, писали их, возможно, для Царских врат единоверческой церкви. Доски этих икон были опилены, когда-то они были квадратные, видно было, что иконы побывали в безжалостных руках уверенного в себе поновителя: фоны были закрашены грубой бронзовой краской, мало того, поверху был нанесен какой-то орнамент, чтоб покрасивее, а сверху иконы были залиты каким-то жестким мебельным лаком, чтоб было поярче. Но лики были практически не тронуты, и они были очень красивые, у меня аж сердце защемило.

Я говорю: «Лена, откуда это у вас?»

Она говорит: «Кто-то привез да подарил, но я за них не берусь. Во-первых, не понятно, что делать с этим лаком, а во-вторых, куда они? Новые Царские врата собирать в невьянской манере? Кто возьмется написать Благовещение и Троицу? Тем более, здесь исторически академка, да Афон и Невьянск сюда никак не вписывается».

Я говорю: «Лена, это огромная редкость, поговори с настоятелем, пусть мне уступит для музея. А я вам как-то отдарюсь, или Царские врата закажу, или просто что-то из икон серьезных взамен отдам. Тем более эти иконы старообрядческие, и к вам они нормально не встанут».

Лена говорит: «Я попробую».

Я поехал дальше, но за эти иконы переживал и всегда помнил, и время от времени Лену дергал: «Поговорила, нет?»

И вот через год она как-то мне звонит: «Слушай, не получилось у меня разговора. Разозлился он на меня, а когда я ему сказала, что иконы все равно старообрядческие, так он распорядился найти наставника старообрядцев и Николу велел отдать ему!» Я спрашиваю: «А евангелисты?!» «Про евангелистов ничего не сказал».

Прошел еще год.

— Лена, — спрашиваю, — как там?

— Терпи, — говорит. — Разговора я с ним больше не поднимаю, да и он молчит.

— А евангелисты где?

— На месте.

Я говорю: «Может, мне самому подъехать, поговорить?»

— Не надо, а то и их велит кому-нибудь подарить.

Прошло еще несколько лет. Лена придерживала евангелистов и никуда с ними не совалась. А я время от времени позванивал, и она меня успокаивала. На самом деле я бы от них не отпустился, потому что это действительно высокий класс и большая редкость в невьянской иконе. И я готов был терпеть сколько угодно, потому что у меня уже было ощущение, что когда-нибудь эти иконы будут в музее.

И вот, еще через несколько лет, Лена позвонила и говорит: «У нас поменялся настоятель и теперь другой».

Спрашиваю: «Что, есть шанс?!»

Она говорит: «Нет, просто меня отсюда переводят в Березовку, и настоятель разрешил иконы взять с собой».

Ну, хоть что-то стронулось с места, какое-то движение пошло.

И вот еще через несколько лет звонит Лена и говорит: «Женя, мы сделали в церкви иконостас, получилось очень красиво, но нам остались должны 300 000 рублей, и батюшка не может с нами рассчитаться. Я ему сказала, что у меня есть человек, который готов рассчитаться за иконостас, но было бы справедливо, если бы мы ему за это для музея подарили евангелистов. Батюшка подумал и благословил. Приезжай!»

Я знал, что так будет, я понимал, что эти иконы будут в музее, но все равно радостно и неожиданно.

Денег нет, как обычно. Зашел в ломбард через дорогу, наискосок от музея, повздыхали, поворчали, но дали 300 000 руб. под слово. Они всегда меня выручали. И помчался.

Долетел до Березовки. Старое село, чисто, аккуратно. Нашел храм. Волновался конечно, но все получилось быстро и легко. Посмотрел иконостас, который Лена делала. Вышел батюшка, здоровенный, рыжий, добродушный, поздоровался, посмотрел на меня и говорит Лене: «Ему можно, отдай, благословляю». Я разложил иконы на заднем сиденье на чистом полотенце, отдал деньги Лене, она тут же рассчиталась со всеми и вынесла мне еще небольшой подарок — бронзовую плашку преподобного Мароя с пятью цветами эмали, с очень интересным орнаментом и в идеальном состоянии. Я попрощался со всеми и поехал. И настроение-то у меня хорошее, и очень я доволен, десять лет ждал! Одна проблема, надо деньги в ломбард вернуть, но не буду портить праздник, завтра начну об этом думать. И вваливаю километров двести. Дорога хорошая. И диск у меня стоит, а там Гарик Сукачев поет «Моя бабушка курит трубку». И я еду, Гарику подпеваю во весь голос и погромче еще сделал. И вдруг, краем глаза вижу, телефон мигает в подстаканнике, я сделал чуть потише, взял трубку, и вдруг в телефоне до боли знакомый голос… «Женя, здорово, это Гарик Сукачев!» Представляете мои ощущения, в колонках Гарик поет, в телефоне одновременно Гарик разговаривает?! «О, — говорю, — Игорь Иванович, здорово! Рад Вас слышать!»

Он говорит: «Женя, тут Вовка Шахрин сказал, что у тебя проблемы серьезные, в том числе и финансовые, так я хотел сказать, что у меня тут гонорар неожиданный образовался, 300 000 руб., так я хочу тебе его перевести, сам решишь, куда потратить!»

Так было неожиданно. Я говорю: «Гарик, спасибо тебе!» И чувствую, что голос дрогнул.

А ты говоришь: «Чудес не бывает!»

Деньги мы нашли как потратить. У нас в то время была беда с женской наркоманией, с каждого притона 5–7 девчонок, и никто этим не занимался, и срочно надо было делать реабилитационный центр. И вот эти неожиданные триста тысяч Гарика стали первым взносом. Еще около миллиона дал Андрей Козицин, еще столько же Слава Брозовский и последние пятьсот тысяч добавил я. А занимался реабилитационным центром до самого разгрома Женька Маленкин, мой добрый товарищ и честный человек, тогда удалось многих спасти. А с ломбардом я потихонечку рассчитался, тем более, что они меня не душили.