Икона и человек - Евгений Ройзман

Вот, в правом верхнем углу, контролька. А белое — это левкас, которым в слой заполнили все пустоты.

Потом я ему честно сказал: «Денег у меня нет. Но мне она важна. Дай мне еще время, я рассчитаюсь».

А он вдруг говорит: «Давай не так. Я тебе ее подарю для музея!»

А я знаю этого парня больше тридцати лет. Он человек не злой, но крайне прижимистый, и для него это серьезно. Если честно, я не ожидал и был очень тронут.

Я об этой иконе написал отдельную статью и о Викторе Власове с удовольствием сказал доброе слово[3].

Памятник этот реставрировал Максим Ратковский, прямой ученик Юрия Боброва. Икона эта очень стильная и тонкого письма. Там настолько сложные разделки, что с первого раза не все понимаешь. И рассматривать ее можно долго. Кроме этого, очень искусная палеография — надписи на иконе. Замечательный русский ученый и изобретатель, о. Павел Флоренский сказал: «Надписи — душа иконы». А для исследователей — еще и штрихкод. Идентичность письма иконописца можно определить по надписям.

Задача была собрать авторскую живопись и затонировать левый нижний угол. После нескольких совещаний Максим решил сделать полную реконструкцию. Он заполнил утраты, но оставил границу между авторской и поновительской живописью.

Работа заняла сто девяносто часов чистого времени. И выполнена безупречно.

А складень украшает музей уже много лет. Он привлекает внимание, и его подолгу рассматривают, и когда меня спрашивают, сколько он стоит, я честно говорю: «Не знаю». Есть вещи, которые деньгами не меряются.

В 1997 году мне довелось издать первый научный альбом по невьянской иконе. Наряду с другими материалами, там, моим научным руководителем и старшим товарищем Виктором Ивановичем Байдиным был впервые опубликован доклад представителя миссии Красного Креста на Урале французского офицера Сюшеля Дюлонга, сделанный им в 1923 году на заседании УОЛЕ. В этом докладе Дюлонг, объехавший весь Горнозаводской Урал, впервые обратил внимание на высокий уровень иконописания и на некую стилевую общность невьянских икон. В докладе прозвучала фраза, на которую никто особо внимания не обратил: «Также в Осинском заводе Красноуфимского // уезда существовал [а] мастерская весьма оригинальная; я также не мог восстановить ни одной фамилии художников этой мастерской». Виктор Иванович прокомментировал эту фразу: «…Очевидно, у Дюлонга здесь ошибка. Имелся в виду Иргинский завод, известный в народе как Осокинский; он был старейшим предприятием заводчиков Осокиных на Среднем Урале». Я за эту фразу зацепился. К тому времени я уже порядка десяти лет обращал внимание на иконы, поступавшие из Красноуфимска, Артей и вообще из тех краев. Они имели ряд общих признаков и очень забавное личное письмо, перекупщики называли их «чебурашками». Мне эти иконы нравились, они были откровенно профессиональные и в то же время очень милые и теплые, и писали их на хорошо подготовленных, ладных толстеньких досочках. Я эти иконы потихонечку начал отличать и подбирать, и уже году к 2005 у меня появилось некое понимание, я увидел, что действительно в тех краях с начала XIX века существовала достаточно мощная мастерская, иконописцы которой были сориентированы на старые невьянские образцы и лучшие их иконы зачастую не уступали невьянским. Понемножку очерчивался ареал. Иконы эти привозили, как правило, из Красноуфимска, но при выяснении зачастую проскакивало, что изначально бытовали эти иконы вокруг Красноуфимска, в Нижнеиргинске, Саране и окрестных заводских поселках. Мало того, появилось понимание, что это направление связано с иконописцами Колчиными, родом из Сарапула, в XVIII веке жившими в Невьянске, а в начале XIX века поселившимися в Нижнеиргинске. И вот, когда у меня стало все складываться и я понял, что нашел еще одно новое мощное направление в уральском горнозаводском иконописании, я решил сделать книгу, но мне немножко не хватало информации. И вообще, у добросовестных исследователей есть железное правило — ты не имеешь права писать о том, что не видел своими глазами, и мы с Максимом Боровиком поехали в серьезную экспедицию на несколько недель. Заехали через Сылву в Шали, объездили весь район, пообщались со старообрядцами, побывали в Шамарах, поездили по Кунгуру и окрестностям, побывали в Суксуне, заехали на Юговской завод, посмотрели все в Перми и окрестностях, заглянули в Удмуртию, посмотрели Воткинск и Ижевск, доехали до Сарапула, вернулись в Красноуфимск и, наконец, заехали в Нижнеиргинск. Все пути вели в Нижнеиргинск. На протяжении всей экспедиции мы смотрели иконы в домах, церквях, в молельнях, в антикварных магазинах, в музейных собраниях, и нам надо было понять, где бытуют и откуда происходят эти замечательные иконы. Ну, в общем, приехали мы в Нижнеиргинск, и у нас не получилось там ничего увидеть. Просто не удалось ни с кем поговорить и не получилось никуда попасть. Но в этот момент мне уже было все понятно, и вопрос оставался только по названию. Поскольку эти иконы встречались в основном в Красноуфимском районе, я не стал углубляться и назвал книгу «Красноуфимская икона» и издал ее в 2008 году. На презентацию приехали лучшие специалисты со всей России.

Через некоторое время замечательный красноуфимский краевед Николай Сергеевич Жужин познакомил меня с председателем Нижнеиргинского сельсовета, потомком могучих старообрядцев, Виктором Григорьевичем Конюховым. Он очень заинтересовался и попросил меня приехать и привезти книги. Он сказал, что соберет стариков и всех знающих людей и хочет, чтобы я рассказал о книге, об иконах и о старообрядцах. И вот, я взял с собой альбомов, приехал, а там полный актовый зал народа, и сколь нарядные все пришли, серьезные такие, мужики бородатые. Я показал им книгу, пустил по рукам и начал рассказывать и говорю: «Книга называется „Красноуфимская икона“, а следовало бы назвать „Нижнеиргинская икона“, потому что писали эти иконы, судя по всему, именно здесь…» Весь зал загудел: «А что ж не назвал-то?!» Я аж взвыл: «Да вы ж меня сами никуда не пустили!!!..» Ох, как они сокрушались! Я им всем еще по книжке подарил. Потом конечно провели меня по всем старикам, у кого еще что осталось, много интересного показали. Для любого исследователя очень важно видеть икону по месту бытования. Это дает много дополнительной исследовательской информации. И я еще раз убедился, что основная мастерская находилась именно в Нижнеиргинске и была связана с династией иконописцев Колчиных. Потомки Колчиных живут там до сих пор.

Но рассказать я хотел не об этом. Виктор Григорьевич меня завез к одной учительнице, которая сделала в школе хороший музей. Ей очень хотелось со мной поговорить, и она мне показала все родительские иконы. Практически все оказались местные, некоторые были в очень плохом состоянии, одна икона была в шитье. В Нижнеиргинске очень характерное шитье, и по шитью местные иконы видно сразу. Здесь такой вышитый оклад называют «рубашкой». От невьянских они отличаются. Как правило, занимались этим ремеслом женщины в семьях иконописцев. Я ей рассказал все, что знал, порасспрашивал про стариков, пообещал помочь с реставрацией, и вижу — что-то не договаривает, стал тянуть время, потому что со старообрядцами опережать ход разговора нельзя, и вдруг Виктор Григорьевич говорит: «Ну, ладно, Татьяна, покажи». Она на него строго посмотрела и губы поджала. А он ей так по-хозяйски: «Ты же видишь — наш человек, из самого Свердловска к тебе приехал». Она покачала головой, вздохнула и ушла в соседнюю комнату. Какое-то время ее не было, потом было слышно, как закрыла сундук и вышла, держа что-то в полотенце. Мы аккуратно развернули его на столе, и я вдруг увидел ладный трехстворчатый складень в красных деревянных рамках, с медными шарнирами и уголками. Он был под темной олифой, но было понятно, что это настоящий невьянский складень XVIII века, и из-под олифы проступала яркая киноварь и очень красивый и редкий оранжевый, который встречается на невьянской иконе в 60–80-е годы XVIII века. Я осторожно и бережно взял его на руки, держал на раскрытых ладонях и просто улыбался. И вдруг я заметил, что Виктор Григорьевич строго глянул на Татьяну, будто что-то от нее ожидая. Она в ответ зыркнула на него и поджала губы. Тогда он сказал: «Ну, говори, ты же хотела!» Тогда она вздохнула и говорит: «Ну, это, Женя, в общем, если тебе надо для музея, то ты возьми». У меня аж ноги подкосились. Я присел и говорю: «Татьяна, откуда он у тебя?» Она говорит: «У нас дом был старый в Верхнеиргинске, он уж пустой стоял, я прибиралась и на вышке нашла (прим. авт.: а вышкой в тех краях называют чердак) и добавила, родительские я бы в жизнь не отдала, а эту — забирай». Мы завернули складень в чистое полотенце, я взял еще Спаса родительского на реставрацию, поблагодарил от души Таню, распрощался с Виктором Григорьевичем. Он улыбается, и я улыбаюсь, и поехал домой. А ехать мне 230 км, еду, не тороплюсь, о своем думаю. Когда складень раскрыли, оказалось, что на левой створке «Успение Богоматери», причем очень красивое, развернутое с чудом, где ангел отрубает кисти рук нечестивого кощунника Афония; центральная створка — «Воскресение и Сошествие во ад»; а на правой створке собор святых в предстоянии Софии Премудрости Божией. Левая и центральная створки почти целые, есть утраты по низу, а на правой, где София, вся нижняя часть осыпалась. Решили проклеить, законсервировать и не восполнять утраты. Пусть будет такой складень со своей историей. И самое главное в продолжение чуда, на центральной створке в самом уголке сохранилась часть надписи, сделанной каллиграфическим полууставом ЗСПА (1772).