Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

Совершенно неожиданно мой голос, отразившись от поверхности воды, вернулся ко мне гулким эхом, и я осознал, как тихо стало вокруг, как внимательно слушают меня остальные и как много я сказал. Куда больше, чем намеревался. Похоже, голод и усталость сыграли со мной злую шутку.

Пастор Джон откинулся на спинку складного стула, снял очки, протер стекла носовым платком и снова взглянул на меня. Без очков глаза у него сразу сделались какими-то беззащитными и добрыми. Улыбнувшись, он кивнул и пробормотал «Так-так!..» таким тоном, словно разговаривал не со мной, а с кем-то, кого я не мог видеть. Наконец он хлопнул меня по колену и сказал:

– Добро пожаловать домой, сынок! Дай мне знать, если тебе что-то понадобится. – Поднявшись, пастор Джон положил руку мне на плечо. – И еще одно, профессор… Я очень скучаю по вашему деду. Сегодня вы напомнили мне о нем… нет, вы напомнили мне его, и это было вдвойне приятно. Думаю, ваш дед мог бы вами гордиться.

Все, кто собрался на берегу, давно затихли, прислушиваясь к нашему разговору. Похоже, наши голоса разносились среди дубов достаточно далеко.

– …Впредь вы можете давать моей дочери любые домашние задания. И если Аманда почему-либо не оправдает ваши ожидания и не станет, какой вы хотите, что ж… дайте мне знать, и мы что-нибудь придумаем. – И, дружески потрепав меня по плечу, пастор Джон начал обходить столы, чтобы перемолвиться одним-двумя словами со своими прихожанами.

Эймос вскочил со своего места и, схватив тарелку с цыпленком, пересел на стул пастора рядом со мной.

– Слушай ты, маленький задавака! Я привез тебя сюда вовсе не за тем, чтобы ты читал свои лекции моему пастору! – Он улыбнулся и ткнул мне в лицо дочиста обглоданной куриной косточкой. – Тебе надо научиться хотя бы говорить вполголоса!

– А что? Я сказал что-нибудь не то? – спросил я, чувствуя куриный жир у себя на щеках.

– Дело не в том, что́ ты сказал, а как ты сказал. А еще в том, что ты вообще это сказал. Ну, насчет твоей «работы» и того, что тебя интересует «процесс». Слышал бы ты себя со стороны, приятель!

– Не забывай, Эймос, ты тоже виноват в том, что я вынужден заниматься этой работой, так что не мешай мне делать ее так, как я умею. Или ты хочешь заняться ею вместо меня?

– Не-а. Не хочу. – Эймос снова заговорил с южной растяжечкой. – Думаю, проф, ты пока справляешься.

– Вот и давай будем заниматься каждый своим делом. Ты будешь арестовывать людей, а я буду учить их думать, чтобы тебе не приходилось их задерживать и сажать в тюрьму.

Эймос поднялся.

– Пойду-ка попрошу добавки. Ты тоже давай, не стесняйся. После той лекции, которую ты тут закатил, у тебя наверняка разыгрался зверский аппетит. – Он вытер с подбородка жир и, повернувшись, заорал во все горло:

– Аманда! Проследи-ка, чтобы этот парень поел как следует. Чтобы он даже пошевелиться не мог!

За последующие тридцать с небольшим минут я опустошил еще две тарелки и наелся так, что едва мог подняться со стула. Мой живот раздулся, как мяч, и я с трудом сдерживал острое желание расстегнуть ремень. За сегодняшний день я набрал фунтов восемь, не меньше. То же самое относилось и к Блу, для которого сегодняшний день стал одним из счастливейших в жизни.

Постепенно толпа прихожан начала редеть. Пикник подошел к концу, и я, не без труда поднявшись с низенького стульчика, помог Эймосу убрать со столов и отнести сами столы в церковь, где мы прислонили их к стене в притворе. Когда я уже направлялся к своему грузовичку, пастор Джон поблагодарил меня за помощь, а Аманда сунула мне в руки еще две большие тарелки со всякой всячиной. Думаю, таким образом пастор и его дочь хотели мне что-то сказать, но я слишком отупел от еды и плохо соображал.

На пищевой пленке, в которую были упакованы тарелки, Аманда написала «Профессор» и «Блу». Кроме них, Аманда вручила мне молочный кувшин со сладким чаем. К этому моменту я выпил уже достаточно жидкости, и мне так сильно хотелось в туалет, что я едва не оттолкнул кувшин, но в последний момент справился с собой и неловко зажал его под мышкой. Попрощавшись с пастором и Амандой, мы с Блу забрались в грузовик и отъехали. Я гнал машину, пока не убедился, что от церкви нас больше не видно. Тогда я остановился на обочине в том месте, где река подходит почти вплотную к шоссе, выскочил из кабины и, бросившись к воде, рывком расстегнул «молнию» на джинсах… Ну наконец-то!.. Облегчение, которое я испытал, не поддается описанию. Скажу, пожалуй, лишь то, что весь процесс занял у меня одну минуту и пятьдесят пять секунд. Для меня это был новый личный рекорд.

Еще на подъездной дорожке к дому я услышал, как Пинки возмущенно визжит и брыкается в амбаре. В отличие от меня, она явно хотела есть. Когда я наполнил ее кормушку кукурузными зернами, Пинки хрюкнула, словно хотела сказать:

– Ну наконец-то! И где тебя только носило?!

Вечер застал меня на веранде, где я раскачивался в кресле, прислушиваясь к звону цикад и думая о Мэгги, о своих студентах и о том, как неуютно я стал чувствовать себя в собственном доме. В последнее время в нем было так тихо, что мне просто не хотелось заходить внутрь. В этом ли дело или в чем-то другом, я сказать не мог, но от этой тишины у меня начинало чесаться все тело, словно я голышом влез в заросли крапивы. Только сейчас я понял: в моем доме поселился кто-то безмолвный, невидимый, чужой. Этот незнакомец или, скорее, незнакомка заняла место Мэгги и начала переставлять, переделывать на свой лад все, что было нами любимо. Куда бы я ни повернулся, куда бы ни взглянул – повсюду я замечал следы присутствия этой чужой женщины, которая хоть и не спешила показываться мне на глаза, но вела себя так, словно все здесь принадлежало ей одной. Вне себя от ярости я обежал комнату за комнатой, обыскал весь дом, но ни разу не увидел ничего, кроме юркнувшего за угол краешка ее тени. Наконец мне показалось, что я загнал ее в ванную. Поспешно захлопнув дверь, я запер щеколду и крикнул из коридора:

– Собирай вещички и уходи! Тебе здесь не место, ясно?!

Я никогда не жил и тем более не спал ни с одной женщиной, кроме своей жены, и не собирался начинать сейчас. Зажмурив глаза, я крепко сжал кулаки и крикнул еще громче:

– Мэгги вернется, слышишь? Обязательно вернется! А ты проваливай!..

Выбежав на веранду, я поплотнее захлопнул сетчатую дверь, свистнул Блу, и мы вместе двинулись через кукурузное поле к реке.

Когда на следующий день – уже после обеда – у меня дошли руки заглянуть в почтовый ящик, у подножия столба, на котором он был укреплен, валялся целый ворох рекламных листков. Ящик, разумеется, был полнехонек; открыв его, я выгреб оттуда все бумаги и прижал к груди, словно охапку хвороста для растопки. На самом дне ящика я обнаружил официального вида конверт. Понятненько… Счет от «Визы».

Я терпеть не мог, когда приходили подобные конверты, и мысленно скрежетал зубами каждый раз, когда обнаруживал их в ворохе почты. Счета я оплачивал с тех самых пор, как полтора года назад решил устроить Мэгги сюрприз. Ей всегда хотелось побывать в Нью-Йорке и посмотреть «Ривердэнс»[32], и я об этом хорошо знал. И надо же было такому случиться, что, как раз тогда, когда я ломал голову над тем, какой подарок преподнести жене, этот коллектив выступал в Нью-Йорке с премьерой новой программы. Вечером, когда Мэгги легла спать, я засел за компьютер и, порыскав по Интернету, заказал самые дешевые билеты на самолет, забронировал номер в гостинице и купил билеты на шоу.