Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

Последним в стопке оказалось эссе Рассела. Откровенно говоря, беря его в руки, я ни на что особенное не рассчитывал. В свое время я встречал немало таких расселов, а с несколькими даже играл в одной команде. Одаренный спортсмен, красавчик, он не особенно нуждался в высшем образовании хотя бы потому, что выйти в люди Рассел мог и без него. Его билетом в лучшую жизнь была Национальная футбольная лига[30]. Несмотря на то, что он был всего лишь второкурсником, к нему, как мне сказали, уже присматривались скауты[31] нескольких профессиональных клубов. Все это означало только одно: рано или поздно Рассел переведется из Диггера в другое, более престижное учебное заведение. Правда, бакалавриатом парень ограничиваться не собирался, однако, с его точки зрения, мой курс был ему абсолютно не нужен, во всяком случае – на текущий момент. Вот если он порвет коленные связки или травмирует мениск, тогда да, тогда литературный английский ему понадобится. Но не сейчас.

Я налил себе еще кофе и, положив ноги на край кровати Мэгги, стал тихонечко раскачиваться в такт гудению кардиомонитора. Прохладный ветер с шуршанием нес по пустой парковке обрывки целлофана и газет и врывался в распахнутое окно. «Фермерский альманах», номер которого я получил буквально на днях, предсказывал самую холодную за последние двадцать лет зиму. Что ж, подумал я, для разнообразия и это неплохо, к тому же Мэгги нравились холодные зимы. Одной из тех вещей, которые мы оставили в Виргинии и по которым она до сих пор скучала, был снег. Мне, правда, тоже нравилось смотреть, как с небес падают крупные, мохнатые снежинки, но я терпеть не мог, когда снег превращался в гололед и сугробы или начинал таять. Другое дело – Мэгги. Она обожала снег и готова была валяться на нем до одурения или зарываться в него с головой.

Наконец я открыл эссе Рассела и начал читать. К моему несказанному удивлению, его работа оказалась на редкость искренней. Искренностью была напоена каждая строка, каждое слово, и я невольно спросил себя, с чего бы ему быть настолько откровенным? Откровенность означала, что Рассел вовсе не был неуязвим, а каждый, кто демонстрировал свою уязвимость, мог быть ранен, мог быть побежден. Молодые, честолюбивые футболисты, находящиеся в самом начале перспективной карьеры, ни в коем случае не должны были проявлять то, что бросилось мне в глаза, как только я прочел первые несколько строк эссе Рассела. К концу второй страницы я уже готов был публично извиниться перед парнем – похоже, я его недооценил.

Рассел ничего не скрывал.

В своей работе он писал о своих родителях и о прошлогодней решающей игре, которую его команда проводила на своем поле. Отец и мать Рассела специально приехали на матч из Роанука, сняли номер в гостинице, пошли на матч и простояли полтора часа под проливным дождем, глядя, как играет в футбол их сын. В тот вечер отец Рассела серьезно простудился. На следующий день они всей семьей отправились домой, чтобы вместе отпраздновать День благодарения.

Еще Рассел писал, что его отец всю жизнь проработал на железной дороге. Отвлекаясь от футбольной темы, он несколько раз возвращался в собственное детство, вспоминая, как по выходным они с отцом играли в мяч, как ходили на рыбалку, как разговаривали обо всем на свете или просто проводили время вместе.

Не знаю, сознавал ли это сам Рассел, но из его эссе следовало, что у них с отцом было нечто такое, о чем большинство отцов и сыновей могут только мечтать – дружба. Не хотелось бы прибегать к избитым клише, но эти двое любили друг друга по-настоящему.

Увы, простуда, подхваченная отцом Рассела во время футбольного матча, превратилась в тяжелое воспаление легких. Вскоре после праздников он скончался.

Две вещи меня буквально потрясли. Во-первых, я понял, что мне будет трудно, почти невозможно оценить эссе Рассела по принятой в колледжах системе. Его работа оказалась одной из тех редчайших вещей, которые оценке просто не поддаются. Во-вторых, мне было совершенно очевидно, что отношения между Расселом и его отцом основывались на глубокой искренности, доверии и… нежности. Возможно, они даже обнимали друг друга на сон грядущий.

Описание смерти отца тоже вышло у Рассела и подробным, и убедительным. Хриплый кашель, мокро́та с кровью, морщины на отцовском лице, страх в глазах матери и последний поцелуй перед смертью… Такие вещи нельзя просто перечислить – их нужно выстрадать, пропустить через себя и только потом выплеснуть на бумагу.

Отложив эссе, я снова взял в руки чашку с остывшим кофе и стал смотреть, как за окном несутся по небу облака. Рассел… Он вложил в эту работу всего себя – все свои двести восемьдесят с лишним фунтов. Его могучие плечи, густой бас и привычка безучастно смотреть в окно ввели меня в заблуждение, и я скоропалительно отнес парня к категории тупых спортсменов, однако именно Рассел сумел сделать то, чего не удалось больше никому из студентов.

Его простая и непритязательная на первый взгляд повесть тронула меня до глубины души.

Я проснулся на стуле в палате Мэгги и почувствовал разлитый в воздухе аромат магнолий. Настало воскресенье, и яркое утреннее солнце играло на ее лице, которое почти обрело свой естественный цвет.

В палату заглянула Аманда.

– Доброе утро, профессор, – приветливо поздоровалась она. – Не хотите глоточек апельсинового сока?

Я кивнул и потер глаза, прогоняя остатки сна.

– Спасибо, с удовольствием.

Аманда исчезла, но сразу вернулась. Поставив на столик стакан с соком, она проверила капельницу и датчик давления на руке Мэгги и снова вышла, не забыв почесать Блу за ушами.

Было около десяти часов, когда Аманда вернулась, неся в руках пачку марлевых салфеток и флакончик антисептика. Показав на мою руку, она сказала:

– Давайте я почищу и забинтую вашу рану, пока она не воспалилась.

Я посмотрел на свое предплечье и поспешно опустил закатанный рукав.

– Нет, не сто́ит. Это ерунда.

– Послушайте, профессор… Если бы у меня возникли какие-то сложности с эссе, я бы обратилась к вам за помощью, так?.. Это то же самое, только наоборот. – Она показала на мою руку. – Что было, то давно прошло… Пора бы вам перестать переживать.

Она придвинула второй стул, села и закатала рукав моей рубашки. Работала она молча и быстро. Залив рану перекисью водорода, Аманда осторожно удалила всю грязь, а потом смазала больное место какой-то коричневой жидкостью, которая щипала так, что я едва не выругался вслух.