Волна. О немыслимой потере и исцеляющей силе памяти - Сонали Дераньягала

Когда я перешла на второй курс, в Кембридже появился Стивен. Он тоже поступил на экономический факультет Гёртон-колледжа. «А здесь часто идет дождь?» — это были первые слова, которые я от него услышала. Только он сказал не дождь, а дощщь, даже почти дочь, и я уставилась на него, вытаращив глаза. Он стоял прямо за мной в столовской очереди — высокий тощий восемнадцатилетний парень с деревянным подносом в руках. Увидев мой недоуменный взгляд, он повторил вопрос, на сей раз покраснев от смущения. Наконец я поняла, подивилась неоригинальности вопроса и буркнула что-то неразборчивое, а затем повернулась к парню, который стоял рядом, — он назвался Кевином — в надежде на более интеллектуальную беседу. Стив потом признался, что посчитал меня самовлюбленной дурой.

Стив и Кевин крепко держались друг за друга, постигая тонкости жизни в Кембридже. Для них, ребят из рабочих кварталов, здесь все было в новинку. Стив вырос на задворках Восточного Лондона, а Кевин — в городке Бэзилдон графства Эссекс. На посвящении в студенты, представляясь декану колледжа, Стив подтолкнул Кевина локтем и начал:

— Мы тут с корешем…

— Правильно говорить «мы с моим другом», — перебил его декан.

Кевин одергивал Стива: «Не-не, брат, не делай так, не надо», когда тот пытался выловить и пожевать листья зеленого чая, который наливал им преподаватель экономической истории во время посиделок на кафедре. В те дни Стив носил косуху, мартинсы и фанатский шарф в цветах клуба «Вест Хэм Юнайтед». Однако образ крутого парня сразу рассыпался в пух и прах: шарфик был бабушкиного производства и на нем красовалось крупно вывязанное имя Стивен, как у пятилетнего карапуза.

Стив с Кевином быстро стали главными комиками нашей компании. Упиваясь безнаказанностью, они уморительно изображали колоритных персонажей со своих улиц — дома их, конечно, отлупили бы за такие шутки. Поэтому они представляли вора, который украл у соседа телевизор и поставил прямо у себя в гостиной, хотя сосед был его приятелем и частенько заходил поболтать, а может, — как знать — и посмотреть детективы. Или этаких «дерзких ребят», шатавшихся по улицам, цеплявшихся к прохожим, нарываясь на драку: «Чё смотришь? Чё вылупился?» А еще восходящих звезд английского преступного мира — будущих грабителей и громил со своим кодексом чести, состоявшим из одного-единственного правила: никогда и ни за что «не сдавать легавым» ни друзей, ни врагов. Тогда я впервые в жизни услыхала диалект кокни и узнала про рифмованный сленг лондонской бедноты.

Каждый вечер Стив с Кевином напивались; их рвало то с моста Тринити, то просто из окна. Я держалась от них подальше. «Ее высочество. Гляди, она нами брезгует!» — дразнили меня они. «Пустоголовые мальчишки. Мозгов еще не нажили», — думала я.

Так что я совсем не пыталась привлечь внимание Стива, когда каждое утро шлепала по коридору, куда выходили двери всех наших комнат, в полупрозрачной белой курте[28], надетой на голое тело. Я просто шла в ванную. Однако мои дефиле подвигли его заявиться ко мне в комнату с томиком Китса и устроить поэтические чтения. Книга была заляпана какой-то смазкой — он брал ее с собой, разъезжая по Европе в отцовском грузовике. Стив рассказал, как читал «Ламию» Китса, сидя на перевернутом ящике посреди какого-то склада в Милане, и даже грохот погрузки и разгрузки не мог отвлечь его от превращения Ламии-змеи в женщину: «Изогнутое тело запылало окраской огненной, зловеще-алой…» Он несколько раз прочел мне строки: «На ложе, как на троне, в тишине любовники покоились счастливо…»[29] — из той же «Ламии». «Да уж, тонкий намек», — подумала я.

Но у него были блестящие черные волосы, которые вечно падали на лоб, темные глаза необычного разреза и острый подбородок. Славный мальчик. Поэтому я радовалась возможности иногда побыть вдвоем, без Кевина и остальных друзей. Мы подолгу гуляли в полях, где паслись подопытные бычки ветеринарного колледжа — угрюмые, со странными большелобыми головами. В сумерках мы возвращались домой через спортивные площадки колледжа Сент-Джонс. Я никак не могла привыкнуть к тому, как осенними вечерами рано темнеет в Англии. Озябнув, мы бежали в буфет при главной библиотеке, где можно было купить горячих пышек. В том году у нас было много скучных предметов, и я с удовольствием бросала «Теорию стоимости и цены» Пьеро Сраффы, чтобы побродить со Стивом среди стеллажей северного крыла, листая памфлеты о салонных играх в британских колониях или книги о знаменитых преступниках Ист-Энда — например, близнецах Крэй. Стив рассказывал, что недалеко от их дома, в Уайтчепеле, до сих пор сохранился паб «Слепой нищий», где братья Крэй однажды кого-то пристрелили.

У него вообще было множество историй о семье, детстве, о том Лондоне, который он знал. Стив вырос в районе Мэнор-парк на окраине Восточного Лондона. Именно там он допоздна гонял мяч со своим братом Марком и болтался с приятелями у стен местной кондитерской фабрики, представляя, какие сокровища таятся внутри. Они ели помидоры-дички, выросшие на берегу Родинг-ривер — мелкого притока Темзы — у самых канализационных стоков, и лица у них покрывались красными пятнами. Отец грозился переломать Стиву ноги, если увидит, что тот все время болтается на улице. Стив, конечно, знал, что отец его и пальцем не тронет, но был благодарен за угрозу. Она давала предлог остаться дома и сделать уроки, когда друзья в очередной раз звали пойти пошвырять пустые бутылки в стену заброшенного здания за углом. «Не сегодня, парни, а то мне башку оторвут».

Из-за постоянных отлучек мужа-дальнобойщика мать Стива Пэм по большей части воспитывала четверых детей одна. Делала она это громко и жизнерадостно. Когда Стив был маленьким, она во весь голос жаловалась соседкам в прачечной, что у него торчат уши, и Стиву хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Хотя вся жизнь Пэм протекала в Восточном Лондоне, мировая история и политика вызывали у нее живейшее любопытство. Из всех ее детей только Стив обращал внимание на интересы матери. Школьником он часто проводил вечера лежа на диване, головой на маминых коленях, и объяснял ей систему французского парламента и испанский переход от монархии к демократии. Другой страстью Пэм были любовные романы — она проглатывала по книге за вечер, — и Стиву с его сестрой Джейн поручалось дюжинами закупать их по дешевке у букиниста на Грин-стрит.

Они забегали за книгами по дороге в Аптон-парк, куда ходили смотреть субботние матчи «Вест Хэма». С тех пор как Стиву исполнилось семь, Джейн, которая была на пять лет старше, водила его на футбол. После игры дети навещали бабушку — она жила возле стадиона, в захламленной квартире над китайским ресторанчиком. Бабушка всегда говорила Стиву, что он очень способный и пошел в ее сестру, которая была «самой умной женщиной в Рангуне». В Рангуне муж сестры управлял скотобойней, а сама она проводила дни за игрой в теннис и светскими визитами.

Мне очень нравилось, как Стив рассказывает о семье, — столько сюжетов, столько деталей, столько нежности и смеха. По сравнению с этим мои детские истории казались довольно пресными. Я рассказала ему, как меня впервые отвели в кино — в пять лет, на «Мою прекрасную леди». С половины сеанса пришлось тащить меня домой, потому что я громко завыла от ужаса, когда Элизе набрали горячую ванну. На Шри-Ланке мы всегда принимали прохладный душ, и я решила, что ее хотят сварить заживо. Эта ванна напугала меня даже больше, чем клоун на ходулях, который выступал у нас на улице раз в неделю, днем, когда мама ложилась вздремнуть, а я играла во дворе.