Странные люди - Дмитрий Бирман

О, как мне хотелось взять их, положить в карман и уйти. Уйти прочь. Наплевав на солидный контракт.

Наплевав на добродушного и гостеприимного хозяина фабрики.

Послать к черту Италию, с ее пиццей, спагетти и Муссолини!

А я ведь уже начал гордиться собой!

Я перестал забирать из гостиничного номера ручки и блокноты (которые, кстати, с идиотской настойчивостью каждый день опять появлялись на прикроватной тумбочке), чтобы презентовать их вечно ждущим халяву друзьям на Родине.

Я уже начал носить костюмы Канали!

Но ЧАСЫ. ЧАСЫ! ЧАСЫ!!!

Немеющими пальцами я взял долгожеланный хронометр. Примерил. Аккуратно снял, трепетно положил в карман.

Вышел из туалета. Улыбаясь, прошел по коридору офиса и мягко отворил дверь кабинета хозяина фабрики.

Как же я ненавидел себя, когда небрежно достал из кармана свою мечту и положил ее на крышку стола.

– Вот! Кто-то забыл в туалете! – сказал я, и улыбка застыла на моем лице.

– О кэй! – сказал милашка-итальянец и легким движением смахнул «Роллекс» в ящик стола…

Сегодня я с удовольствием ношу хронометр «Аудемар Пеге», а, уезжая в командировку или на отдых, заменяю его на «Сантос де Картье»…

Но иногда, просыпаясь по утрам, я думаю, а возвратил ли он их?

Недавно поймал себя на мысли, что в последнее время не могу смотреть юмористические передачи.

«Кривое зеркало» раздражает дешевым кривляньем, «Камеди клаб» – порой зашкаливающей пошлостью, Михаил Задорнов – ироничной злобой, и т. д. и т. п.

В то же самое время я, как дитя, хохочу, наблюдая за бурей в стакане воды, которая называется «К барьеру», или когда наш министр финансов рассказывает, какие усилия предпринимаются для сохранения Стабилизационного Фонда России.

Надо сказать (хотя юмор интернационален), что существует специфика шуток в разных странах.

Американцы смеются над несчастным Джимом Керри, англичане – над Мистером Бином, итальянцы – над Берлусконе, а немцы, вообще, стараются сохранять нордическую серьезность.

В нашей стране юмор, шутки и смех помогали людям выживать в тяжелые, смутные времена и сохранить самое главное достояние России – наш Генофонд.

Вообще, для меня показателем психологического здоровья является то, может ли человек посмеяться над самим собой, не обидеться на шутку в свой адрес, даже если эта шутка была не очень удачной.

Я думаю, что главным слоганом двадцать первого века мог бы стать, например, такой – «Шутите, и люди к вам потянутся!».

У меня много друзей, которые умеют «вкусно» шутить, но, пожалуй, самый яркий из них – Гоша Сашин.

Дело было в Нью-Йорке.

Гоша с женой, братом и женой брата приехали посмотреть на заокеанское житье-бытье, о котором Гоша имел представление только по фильмам, которые заполонили телевизионные экраны, и вызывали наши частые споры. Он восхищался творчеством Гая Ричи и братьев Коинов, а я говорил о том, что это юмор тупых поедателей гамбургеров.

Я говорил о Николсоне и Хоффмане, как о профессионалах с большой буквы, а он считал их слабыми актерам, и т. д. и т. п.

Так вот Гоша захотел сам убедиться, как они там, в Америке, без нас справляются и не надо ли им чего подсказать.

Отель «Плаза», в котором поселился мой товарищ, находится в самом сердце Манхэттена, рядом с Центральным парком.

Гошу поразил американский размах. Он любовался Манхэттеном из окна ресторана на шестнадцатом этаже отеля, его удивляли невысокие цены на товары, особенно на алкоголь («Представляешь, Петрович, «Хеннесси», литровина, стоит восемьсот рублей, а у нас пять штук, охренеть!»), и постоянные улыбки на лицах людей.

Примерно на пятый день пребывания Гоша (с родственниками) возвращался в отель после легкого шопинга. Руки оттягивали сумки с «сейловым» товаром, поэтому все были в хорошем расположении духа.

Одной из достопримечательностей отеля «Плаза» является стеклянный лифт с панорамным обзором. Рассчитан он примерно на тридцать человек, и каждый пассажир может, по своему выбору, любоваться либо внутренним интерьером отеля, либо великолепным видом на Центральный парк и Манхэттен.

Когда компания подошла к лифту и Гоша гордо нажал на кнопку вызова, следом подтянулась разношерстная группа туристов, которые, видимо, только что вернулись с однодневной экскурсии по Нью-Йорку.

Гоша посмотрел на эти, такие разные (белые, желтые, коричневые, лиловые) лица, которые, в данный момент, были объединены чувством усталости, и пожалел бедолаг.

Когда пришел лифт, Гошина жена и его брат с женой зашли в него и, облегченно выдохнув, поставили сумки на пол, а сам Гоша стал вежливо пропускать в стеклянную кабину уставших туристов.

Он улыбался женщинам, солидно кивал мужчинам, даже умудрялся поддерживать (и это с сумками в обеих руках!) чистеньких старичков.

Гоша последним зашел в лифт, но дверь не закрылась, а раздался мелодичный сигнал.

Это означало, что лифт перегружен и кто-то должен выйти.

Разноцветные лица повернулись в Гошину сторону и недвусмысленно посмотрели на него. Женщины – сочувственно, мужчины – строго, а чистенькие, добренькие старички – осуждающе.

Гоша говорил потом, что именно в этот момент он понял, насколько мы разные и насколько мы похожи!

Мой товарищ торжественно и печально, как капитан, покидающий тонущий корабль, сделал шаг назад, из лифта.

С радугой лиц произошла мгновенная метаморфоза. Кто-то стал смотреть в сторону, кто-то в потолок, кто-то улыбаться и болтать, кто-то одобрительно кивал Гоше, пока дверь лифта тихо и бесшумно закрывалась.

Но! Ровно за три секунды до того, как дверь закрылась, раздалось яростно-энергичное:

– Эй!

Мгновенно примерно тридцать голов повернулись в сторону двери.

За секунду до того, как дверь лифта закрылась, пассажиры увидели Гошу.

Пакеты валялись у его ног, правая рука была вытянута вперед, кулак сжат, средний палец поднят вверх (видимо, указывая направление движения), а сам Гоша безмятежно улыбался…

Помните рассказ О. Генри о больной девушке, которая смотрела в осеннее окно на дерево, растущее напротив?

Она видела опадающие листья и думала о том, что, когда упадет последний листочек плюща, она умрет. Девушка сказала об этом подруге, подруга – старику соседу. Старик глубоким вечером, когда было совсем темно, а дождь и ветер просто сходили с ума, забрался на дерево и нарисовал листочек, чтобы утром девушка его увидела.