Бриллиант - Сара Фокс

В гостиной, куда нас проводил седой строгий дворецкий, были очень высокие потолки, огромные двустворчатые двери, связывавшие два помещения, но сегодня оставленные открытыми. Таким образом, повсюду разливался мягкий, приглушенный свет. Стены были обиты панелями и выкрашены в бледно-голубой цвет, мерцающая шелковая парча щедрыми складками висела на окнах — обратная сторона некоторых выполняла роль двери на маленький железный балкон, выходивший в сторону больших лужаек. Если вы полагаете, что это место выглядело чересчур роскошно, я могу также рассказать вам, что на кирпичных стенах сада, как когти, выступали уродливые черные металлические шипы, которые удержали бы любых злоумышленников — или, возможно, тех, кто находился внутри, от желания перелезть.

Хотя мама и я были единственными гостями, беседа протекала искусственно и вежливо, и в тот день ни разу не упомянули о моем «положении». Когда мама болтала с Тилсбери, ее голос казался столь же сладким, как куски сахара, и эта лживость вызывала у меня приступ тошноты.

Около четырех часов они подготовились съездить на еще одну из своих спиритических встреч, и случилось так, как я и боялась: они убеждали меня присоединиться к ним. Но я легко придумала оправдание, симулируя усталость, облегченно вздохнув, когда они не стали на меня давить. Мама предложила мне остаться здесь и отдохнуть, или немного позагорать в саду, дожидаясь, когда она через несколько часов вернется и заберет меня. Тилсбери показал мне звонок у очага, чтобы я могла позвать прислугу, если захочу чего-нибудь выпить, уверяя, что меня оставят абсолютно одну… если мне так захочется. Он показал на небольшие книжные полки и дал мне некоторые свои брошюры и собственные работы, пытаясь пробудить во мне интерес… и только улыбнулся, когда увидел, как я упрямо отказываюсь. Я была уверена, что другого он и не ожидал.

Довольная, что меня оставили наконец в покое, освободившись от светской маминой болтовни, я сняла ботинки и начала гулять по прохладным шелковистым коврикам, рассматривая собрание идолов. Маленькие статуи были сделаны из бронзы, серебра или золота, все экзотические, восточные божества, очень похожие на Парвати, хотя ни одно не было столь же большим или столь же прекрасным, как она. Они стояли на белой тумбе с выдвижными ящиками и мраморным верхом, и поверхность была прохладной и гладкой. На изящно расписанных в японском стиле столах располагались красочные вазы и фигурки из нефрита, а на стене мерцали ряды изящных бабочек, зеленых и синих, безжалостно пригвожденных булавками в стеклянных коробочках. На стенах висели огромные картины, подвешенные тяжелыми медными цепями, — на некоторых были изображены белесые пустынные пейзажи, выжженные солнцем под угнетающими синими небесами, где мужчины в длинных одеждах путешествовали на верблюдах, пересекая бледные движущиеся пески, в которых покоились печальные обломки древних утраченных цивилизаций. Или принцы с оливковой кожей ехали на слонах, высоко восседая под тонким, плавным шелковым навесом, в тени прохладных пальм и зеленых садов, на удалении от которых стояли сияющие дворцы. Также жемчужно-синие стены украшали огромные зеркала с изогнутыми позолоченными рамами, изобилием цветов, листьев, птиц и фруктов, в которых в этой богатой комнате отражалось еще больше света.

Я почувствовала себя очень утомленной и прилегла на шезлонге. Теплый свежий бриз, прорываясь через кремовые занавески из муслина, продувал балкон. Ощущая освежающую нежность на своем лице, я закрыла глаза. Теперь я была далеко, убаюканная уличными звуками: цокотом лошадиных копыт, сладким пеним птиц. Я подумала о Чарльзе, как он впервые приехал сюда жить и как умиротворяюще и прекрасно, должно быть, показалось ему это место. Я представила, как он играл на этом самом фортепиано, стоявшем в углу, но, зная, что должна сохранять здравомыслие и не тешить себя пустыми мечтами из жалости к самой себе, я запрятала подобные мысли в самый дальний угол подсознания… где я знала, что он сделал со мной. Нэнси не была столь глупа, слепа или глуха, как думала моя мама. Я не получала никаких известий от Чарльза с того дня у реки и могла только предположить, что его сестра рассказала ему о моем состоянии.

Я долго не могла заснуть, но, когда проснулась, комната стала намного более темной, и, подняв голову с мягкой пушистой подушки, я увидела, что передние шторы были теперь опущены, создавая преждевременный мрак. Зевая и вяло потягиваясь, я подумала о том, кто мог войти сюда так тихо, не вызвав никакого беспокойства… и внезапно начала задыхаться, в испуге заметив, что больше не одна.

Кто-то сидел у очага на стуле, высокие и широкие бока которого скрывали лицо, показывая только свободно скрещенные ноги в темных брюках и ярких черных ботинках и длинную бледную руку, свесившуюся с ручки. Человек оставался неподвижен, но, услышав, что я шевелюсь, заговорил:

— Твоя мать устала после встречи. Я сказал ей, что привезу тебя домой позже… когда она отдохнет, и затем мы сможем все вместе поужинать.

Теперь он встал, снял свой жакет и, тщательно свернув, повесил на заднюю спинку стула, а затем медленно направился ко мне, став на колени на ковре прямо у моих ног. Я напряглась из-за такого смелого поведения и отодвинулась назад, чтобы избежать соприкосновения с ним, но в ответ он медленно нагнулся, схватил мое платье за низ юбки, задирая ткань высоко до моих бедер, и потом, поочередно нажав рукой на мои колени, рванулся и резко раздвинул мне ноги, приближая свое тело все ближе. Скоро мы оказались лицом к лицу. Звук и жар его медленного ровного дыхания слились с моим собственным, намного более быстрым и испуганным, и, когда я посмотрел в его темные с золотыми искорками глаза, в моей голове внезапно возник яркий образ, воспоминание о том, как он вошел в мою спальню… когда Нэнси убедила меня, что я все выдумала, уколов себя иглой. Я знала, что тогда она солгала ради своего хозяина, так легко обманув и маму, и меня.

— Это были вы! — обвинила его я, в страхе хватаясь за свое горло, с трудом дыша от ужаса.

Улыбаясь, он наклонил голову набок, его темные волосы упали на бровь:

— Ну, конечно. Кто же еще? И не говори мне, что ты все это время не знала. Но, я надеюсь, что ты будешь верить мне…

Он посмотрел вниз, кладя руку на мой живот, и нежно, мягко надавил на припухлость под тканью.

— Я никогда не предполагал такого результата, — затем он прошептал мне на ухо: — Но, если честно, для первого опыта, ну, в общем, я не буду оскорблять тебя ложью или симуляцией сожаления. Я мог бы изобразить стыд и просить прощения, но это просто не будет правдой, и, Алиса, ты не заслуживаешь еще большего обмана.

Его спокойные безжалостные слова глубоко проникали в мое сознание. Я молчала. Я могла только, открыв рот, смотреть, как он выпрямляется, снимает свой жилет, а затем белый сатиновый галстук, прежде чем сказать:

— Прелесть настоящей ситуации состоит в том, что совсем нет никакого риска. Вред нанесен, но почему ты должна страдать, когда мы можем так радостно возобновить наше знакомство, на сей раз к нашему обоюдному удовлетворению. Без сомнения, сейчас ты ненавидишь меня, но я приложу все усилия, чтобы ты передумала… и это будет нашей тайной, никто не должен что-либо знать об этом.