Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней - Стефан Газел

– Скоро вы сами все узнаете, – ответил один из обитателей камеры. – Мы живем в роскоши. Дважды в день нам приносят еду и дважды в день выпускают на прогулку в тюремный двор. Там мы можем обмениваться новостями.

– Отсюда прекрасный вид на Будапешт – через решетку, – вступил в разговор другой обитатель камеры. – Ночью, когда смотришь на освещенный огнями город, понимаешь, как прав был поэт, назвавший Будапешт «жемчужиной Дуная».

– А какие перспективы на выход отсюда? – поинтересовался один из нас.

– О, самые что ни на есть отличные, – прозвучал насмешливый голос. – Каждые две недели прибывает партия порядка ста человек из лагеря для интернированных, а тем временем...

– А тем временем мы откармливаем миллионы вшей, а сами остаемся голодными, – добавил другой.

– Зачем они держат нас здесь? Почему бы не разрешить нам уехать во Францию? – спросил я.

Международные договоренности. Боятся немцев.

– Тогда какого черта они не создают нам, по крайней мере, нормальных условий?

– Действительно, почему?

Никто из представителей венгерской стороны не объяснил нам свою точку зрения на эту проблему. У них просто не было возможности разместить тысячи голодных, замерзших, обессиленных поляков, практически ежедневно перебегавших границу.

Больше всего мы страдали не от холода, однообразной пищи и условий содержания, а от вшей. Солома кишмя кишела вшами. Мы постоянно чесались. Вредные насекомые проникали под одежду, устраивая колонии в подмышках, в волосах на груди и на голове. Они причиняли ужасные мучения. От вшей не было никакого спасения. Мы убивали их сотнями, но тысячи новых кровососов приходили им на смену. Стены камеры были красными от крови; мы давили о них мерзких насекомых. Мы практически не спали. Какой уж тут сон! Только попробуешь заснуть, как эти твари начинают свой бесконечный пир на измученном укусами теле. Убиваешь негодяев, проваливаешься в сон, а через несколько минут просыпаешься с проклятиями, и все начинается сначала.

Четыре дня мы провели со Сташеком в этой камере. Из разговоров с сокамерниками и во время прогулок мы сделали вывод, что есть единственный способ выбраться из крепости и не попасть за колючую проволоку. Надо сбежать из тюрьмы и добраться до польского консульства в Пеште[15], чтобы получить гражданские документы.

Выбраться из тюрьмы можно было только под предлогом болезни: уговорить венгров отвезти в город, а там сбежать от охраны. Но венгры уже были научены горьким опытом, и их было не так-то просто убедить. Однако у Сташека родилась отличная идея. Он взял тюбик с кремом для бритья, выдавил немного в рот. Мы стали громко колотить в дверь. Когда охранники вошли в камеру, мы закричали: «Доктора!», показывая на лежащего на полу Сташека, у которого изо рта шла пена.

Охранники вышли, закрыв дверь, но спустя пару минут вернулись вместе с человеком в белом халате. На наше счастье, это был всего лишь брат милосердия.

– Доктора! – опять закричали мы все разом.

Медбрат посмотрел на Сташека, что-то сказал охранникам, после чего они подхватили Сташека под руки. Теперь пришло время для моего появления на сцене.

– Доктор! – сказал я, указывая на себя пальцем, и продолжил: – Больница! Клиника!

Я схватил Сташека за руку, якобы считая пульс, и снова заорал:

– Клиника! Клиника!

Это сработало. Нас со Сташеком посадили в фургон, рядом с водителем сел охранник, и мы поехали в Будапешт. У Сташека по-прежнему шла изо рта пена.

– Расслабься, – сказал я ему по-польски. – Сейчас надо не упустить удобного случая и сбежать от охраны.

– Я не притворяюсь, – пожаловался он. – Я наглотался столько крема, что действительно не могу остановиться. Это ужасно!

В больнице охранник, оставив нас в приемном покое, пошел за доктором. Не теряя времени даром, мы со Сташеком, соблюдая осторожность, выбрались из больницы. Сторож в воротах закричал нам что-то по-венгерски, делая вполне понятные жесты рукой: мол, идите отсюда. Вероятно, он решил, что мы попрошайки, незаметно проникшие на территорию больницы.

Теперь нам предстояло найти дорогу к польскому консульству и не попасться в руки полиции. Знающие люди в тюрьме объяснили, что надо опасаться не обычной полиции, а жандармерии. Жандармы носят треугольные шляпы с загнутыми полями с перьями, у них винтовки с примкнутыми штыками, и они всегда патрулируют парами.

Мы оказались в чужом городе без денег, грязные, небритые, неряшливо одетые; к тому же мы не переставая чесались. Консульство, насколько нам было известно, располагалось в Пеште, на другом берегу Дуная, и нам надо было перейти через мост и найти нужную улицу. На это нам потребовалось несколько часов. Мы замерзли, очень хотелось есть. Я спрашивал дорогу у встречных. Кто-то оглядывал нас с подозрением, некоторые старались помочь, а одна парочка, фыркнув, прошла не останавливаясь. Когда мы наконец добрались до консульства, то увидели несколько сотен поляков, пришедших по тому же вопросу. Они хотели получить документы, позволяющие им зарегистрироваться в качестве гражданских лиц. Среди этих людей, одетых в чистые костюмы и пальто, в шляпах и перчатках, мы со Сташеком в своих грязных и мятых лыжных костюмах выглядели, по крайней мере, неуместно.

Мы промучились всю ночь во дворе консульства, но на следующий день все-таки получили гражданские паспорта и железнодорожные билеты до Барча. В этом небольшом городке недалеко от югославско-венгерской границы нас должны были разместить как гражданских беженцев.

Приблизительно пятьдесят человек поместили в железнодорожный вагон, и в сопровождении одного полицейского, который следил, чтобы никто не выходил на станциях, мы отправились по заснеженным венгерским равнинам к конечному пункту назначения. Поздно вечером поезд прибыл в Барч. На железнодорожной станции толпились местные жители, которым выплачивались небольшие суммы за то, что они брали на постой беженцев. Судя по всему, мы со Сташеком понравились пожилому мужчине, который указал на нас отвечавшему за беженцев чиновнику. Мы молча шли за мужчиной по заснеженным улицам; общаться с венгром мы могли только на языке жестов. Мужчина не знал ни слова по-польски, а мы знали только одно слово на венгерском – «спасибо». Он, казалось, не поверил, что у нас нет никакого багажа, но, помахав пустыми руками, мы, похоже, убедили его, что приехали налегке. Помимо одежды, у нас были наручные часы и два золотых кольца, которые отдал мне Антек.

При входе в дом нас ослепил яркий свет. Когда глаза немного привыкли, мы увидели четверых человек, смотревших на нас с нескрываемым любопытством. Пожилая женщина, по всей видимости жена хозяина, две молодые женщины и молодой человек приблизительно нашего возраста.

Мы улыбнулись, и они улыбнулись в ответ. С четверть часа мы обменивались улыбками и жестами, пока в дело не вмешался хозяин дома.