Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней - Стефан Газел

– Sprechen sie Deutsch?[16] – спросил он.

Мы оторопели от неожиданности.

– Ja, nur etwas[17], – нерешительно ответил я.

– Ah, das ist gut[18], – ответил он и быстро заговорил по-немецки, представляя нам свою семью. – Это моя жена, это моя замужняя дочь, которая живет за несколько домов от нас, это моя младшая дочь Маришка. А этот молодой человек – жених Маришки.

После того как все представились, Сташек спросил хозяина:

– Где вы так хорошо научились говорить по-немецки?

– Все дело в том, что я немец.

– Кто-кто?!

– Немец, – повторил мужчина. – Я приехал в Венгрию ребенком вместе с отцом. Остался здесь, женился.

– Вот как...

Вероятно, я сказал это с таким очевидным облегчением, что вся семья, за исключением жениха, который не понимал немецкого, рассмеялась.

Не волнуйтесь, – отсмеявшись, сказала Маришка. – Хоть мы и наполовину немцы, это вовсе не означает, что мы имеем отношение к войне.

Мать начала накрывать на стол, а старшая дочь и жених Маришки попрощались и разошлись по домам. Меня и Сташека пригласили к столу.

– Мы уже поужинали, – объяснила нам хозяйка, – а вы наверняка проголодались.

Неприятность произошла во время ужина. Маришка с родителями смотрели, как мы едим, обмениваясь короткими фразами.

Вдруг Маришка вскрикнула и показала на мой рукав, проговорив что-то по-венгерски. Проследив за ее взглядом, я увидел, как по рукаву спускается компания вшей. С ужасом и отвращением хозяева следили за наглыми насекомыми, решившими выйти на всеобщее обозрение. Мы со Сташеком перестали есть. После короткой паузы хозяева обменялись несколькими репликами, и снова повисло молчание.

– На нас полно вшей, – признался я. – Мы подхватили их в тюрьме в Будапеште.

Переговорив с домашними, глава семейства сказал:

– Мы не можем оставить вас здесь.

– Простите, мы должны были сразу вас предупредить, – виновато произнес Сташек.

– Нам лучше вернуться на станцию, – сказал я.

Не доев ужина, мы встали из-за стола, и старик начал надевать пальто. Маришка отошла в дальний угол. Они с матерью не отрываясь смотрели на мой рукав. Попрощавшись, мы вышли вслед за хозяином из дома. Мы почти дошли до станции, когда нас догнала Маришка. О чем-то поговорив с отцом, она сказала:

– Пожалуйста, пойдемте обратно.

Когда мы вернулись, хозяйка уже растопила печь. Несмотря на холод, мы догола разделись под навесом во дворе. Завернувшись в какие-то старые тряпки и дрожа от холода, мы ждали, пока согреется вода. В доме не было ванны. Для мытья использовалась большая жестяная лохань, стоявшая в кухне. Первым пошел мыться Сташек, а я остался дрожать под навесом. Когда подошла моя очередь, хозяин дал мне соду и мыло и оставил одного. На плите в большой кастрюле кипятилась наша одежда. Я с наслаждением погрузился в горячую воду. Помывшись, я насухо вытерся полотенцем, еле передвигая ноги, добрел до комнаты, в которой уже крепко спал Сташек, и рухнул на кровать.

Я мгновенно заснул в чистой кровати (о такой роскоши я уже давно не мечтал!), да еще после горячей ванны. Ночью меня мучили кошмары; мне было жарко, и я сбросил одеяло. Через несколько часов я проснулся оттого, что продрог до костей. Меня бил страшный озноб. Сташек крепко спал. Я потянулся за одеялом, но почувствовал головокружение. Комната, казалось, сделала сальто, и я потерял сознание.

Я пришел в себя только днем. Вокруг были люди, среди которых я увидел взволнованного Сташека. Кто-то обкладывал меня горячими кирпичами, кто-то считал пульс и слушал дыхание. Перед моими глазами пошли круги, и комната опять завертелась. Со мной пытались заговорить, но я не в состоянии был ответить.

Когда я опять пришел в сознание, увидел Маришку, сидящую на стуле, и Сташека, облокотившегося на кровать. Они не сразу заметили, что я пришел в себя.

– Как ты себя чувствуешь, Стефан? – спросил Сташек, увидев, что я смотрю на него.

Я попытался ответить, но ничего не получилось: язык словно прирос к гортани. Сташек дал мне воды, и это помогло.

– Что со мной, Сташек?

– То ли грипп, то ли пневмония.

– Мне казалось, что я умираю, – ответил я.

– Ты не умрешь. Доктор сказал, что ты выздоровеешь. Они спасли тебе жизнь.

– Кто они?

– Эти люди.

– А что случилось?

– Они увидели, как ты в голом виде ходишь по дому. Поняли, что у тебя жар. Ты бредил. Они уложили тебя в кровать. Обложили горячими кирпичами.

Маришка наблюдала за нами, но, конечно, ничего не понимала.

– Ты поблагодаришь их за меня, Сташек? – спросил я и, почувствовав слабость, закрыл глаза и уснул.

Я оставался в кровати несколько дней, и хозяева дома окружили меня вниманием и заботой. Сташек приносил новости о других поляках, живущих в городке, и сообщал об их планах относительно отъезда во Францию. Вечерами ко мне заходила Маришка, иногда одна, иногда со своим женихом Янушем. Маришка была прелестной девушкой, светловолосой, голубоглазой, со слегка вздернутым носиком и ярко-красными, не тронутыми помадой губами. Когда она улыбалась, у нее на щеках появлялись ямочки, которые добавляли ей очарования. У нее была изящная фигурка, и движения отличались необыкновенной грацией. Я с удовольствием наблюдал, как она движется по комнате, легко, словно танцуя. Маришка имела обыкновение неожиданно оглянуться, чтобы поймать мой восхищенный взгляд. От ее близости у меня шла кругом голова. Я с трудом сдерживался, когда она поправляла одеяло или взбивала подушку, чтобы мне было удобнее лежать. Но однажды я не выдержал. Когда она склонилась надо мной, я обхватил ее за талию и поцеловал. Одной рукой схватив меня за волосы, она подняла другую, явно собираясь отвесить мне пощечину, но в последний момент передумала. Взяв со стоявшего у кровати столика стакан с водой, она плеснула мне в лицо и вышла из комнаты с видом оскорбленной в лучших чувствах принцессы. В последующие три дня она приходила ко мне только в сопровождении Януша.

Мне не нравился Януш. Я ненавидел его за то, что на правах жениха он обнимал Маришку за плечи. Меня раздражал даже тон, каким он говорил с Маришкой, хотя я и не понимал ни слова. Его, похоже, тоже раздражало, когда мы с Маришкой говорили по-немецки. Его явно не устраивало наше со Сташеком присутствие, и он даже не пытался это скрывать.

Благодаря хорошему уходу я быстро поправлялся и меньше чем через неделю уже встал на ноги. Как гражданские беженцы, мы имели право свободно перемещаться по центру города, но не дальше. Рядом была граница с Югославией, которая проходила по широкой и глубокой реке Драве.