Первый человек - Ксавье-Мари Бонно

— Не беспокойся, я все вытру.

— А что это за музыка?

— Джон Кейдж[37], «Роаратория».

— Какой ужас!

Рот Барона был испачкан охрой, на белой рубашке остались пятна краски каменного века. Ева долго рассматривала Мишеля, не зная, смеяться ей или плакать.

— Надеюсь, ты не станешь заходить в своих опытах дальше? Не забывай, что я ношу имя праматери человечества. Меня нельзя есть! Это табу!

— Я это знаю.

И де Пальма помчался к умывальнику — промыть рот. На секунду ему показалось, что его сейчас вырвет так, что все внутренности вылетят через рот. Когда эмоции утихли, он сразу же набрал номер телефона комиссара Рейно из уголовной полиции Парижа.

— Есть ли следы ДНК на настенном отпечатке?

— Нет, — ответил Рейно, — никаких следов.

Доктор Кайоль принимал пациентов по четвергам с 14 до 18 часов в больнице имени Эдуарда Тулуза. Больница располагалась в двух горизонтальных многоэтажках, стоявших под прямым углом друг к другу, в промежутке между большими кварталами на севере Марселя. Де Пальма пришел в секретариат психиатрическое отделение для взрослых. Здесь все было идеально начищено, мягкие цвета интерьера придавали служебному помещению приветливый вид. Секретарша, с толстым слоем тонального крема на лице, с очками на кончике носа, встретила его холодной улыбкой и спросила:

— У вас назначена встреча с доктором Кашлем?

— Нет. Просто скажите ему, что с ним желает поговорить майор де Пальма.

— Вы из полиции?

— Нет, с флота.

Секретарша, услышав это, не проявила никаких чувств, только застучала пальцами по кнопкам коммутатора.

— Доктор Кайоль примет вас через несколько минут, — сообщила она майору. — Будьте добры немного подождать его в зале, в конце коридора.

Зал ожидания был длинной комнатой, которую освещали настенные лампы. Кроме них, на стенах висели картины — зеленые сельские пейзажи и плакаты с советами, как не заразиться СПИДом. На столе лежали кучей глупые журналы, как в приемной любого врача. Очевидно, жизнь сильных мира сего и их прихлебателей, изображенная на глянцевых фотографиях, нравилась больным.

Молодая женщина с бледным как воск лицом и мокрыми глазами листала вульгарный журнал. Закончив очередную страницу, она перебрасывала языком жвачку из-за одной щеки за другую, поднимала взгляд от журнала и смотрела пустыми глазами на де Пальму. На ладонях у нее был неумелый рисунок синими чернилами. Надпись «Марк» — имя любимого. Сердце и бесцветный цветок. Следы заключения, клейма арестантки.

Доктор пришел через несколько минут. Тот же огненный взгляд, что десять лет назад, те же квадратные очки в стальной оправе, тот же широкий суровый лоб. Виски по-прежнему похожи на литавры — туго обтянуты кожей, которая лихорадочно вздрагивает. За годы, прошедшие с их последней встречи, лицо врача изрезали морщины. Майору показалось, что с тех пор прошла целая вечность.

— Добрый день, господин де Пальма. Должен вам сказать: я думал, что не увижу вас всю оставшуюся жизнь.

Голос стерся от времени и работы, ладонь не гнется. Кабинет украшен рисунками австралийских аборигенов.

— Великолепная коллекция! — похвалил их де Пальма, чтобы разрядить обстановку.

Ответная улыбка Кайоля была вежливой, но не могла скрыть его нетерпение.

— На них изображено «время снов», сердцевина культуры австралийских аборигенов. Эти рисунки трогают души большинства моих пациентов. Как будто они лучше всех понимают их смысл.

Фон одной из картин был заполнен сложными переплетениями желтых, белых и красных линий. В центре выделялась человеческая фигура с полукруглым украшением на голове. Рядом с ней была еще одна фигура, поменьше. Это означало мать времени снов и сопровождающий ее звездный народ.

Кайоль сел, взял со стола ручку, лежавшую на чистой странице записной книжки, с озабоченным выражением лица посмотрел на де Пальму и сказал:

— Последний раз мы встречались с вами в Экс-ан-Провансе, в здании суда.

— На заседании суда департамента Буш-дю-Рон, — договорил майор. — Тяжелое воспоминание и для вас, и для меня.

— Тома бежал! В каком-то смысле мы вернулись к тому, с чего начали.

— К сожалению, да. Именно поэтому я пытаюсь понять то, чего не смог понять много лет назад. Его нужно найти, и как можно скорее.

Вошла секретарша и положила на стол толстую папку, перевязанную серой лентой. На папке большими буквами было написано зеленым маркером: «Отран».

— Вот его медицинская карта. Строго говоря, это профессиональная тайна, но я все же хочу дать вам порыться в этих документах, если они могут быть вам полезны.

— Я бы хотел заняться прошлым Отрана: хочу понять, что он за человек на самом деле.

— Это очень умный молодой человек. Он думает быстрее, чем вы или я. В этот момент он, несомненно, знает, что вы у меня и что мы роемся в его истории болезни, чтобы его поймать. С точки зрения психиатрии Отран — шизофреник, причем очень необычный. В архивах есть данные о том, что он иногда теряет связь с реальностью, то есть бывают моменты, когда Тома полностью отключается от внешнего мира. У него бывают слуховые галлюцинации в сочетании с верой в то, что его мысли ему кто-то внушил. И приступы жестокости, что редко бывает у других пациентов. Эта шизофрения была обнаружена у него очень рано, еще до подросткового возраста. Обычно она мешает больному нормально развиваться. Отран должен был стать идиотом, но он не слабоумен, даже наоборот. Его ум сопротивляется болезни!

— Именно поэтому вы проявили такой интерес к Отрану?

— Да.

— По-вашему, в каком умственном состоянии он находится сейчас?

Взгляд Кайоля долго блуждал по страницам медицинской карты. Потом он сказал:

— На ваш вопрос невозможно ответить. В лечебнице его, должно быть, держали в химической смирительной рубашке. Эти медикаменты действуют неплохо, но при условии, что их правильно применяют. Нет смысла объяснять вам, что, когда человек перестает принимать такие транквилизаторы, болезнь возвращается и его реакции совершенно невозможно предвидеть. Отран сейчас похож на гоночный автомобиль без руля. Возможны новые убийства.

Кайоль снял очки и потер руками глаза. Без очков его лицо стало другим — гораздо менее суровым и чуть-чуть простодушным оттого, что один глаз немного косил. Де Пальма расспросил врача о лечении Отрана в стационарах, но не узнал ничего нового.

В первый раз Тома оказался в психиатрической больнице в Марселе очень молодым. Потом его перевели в больницу Виль-Эврар, огромную психиатрическую лечебницу в Нейи-сюр-Марн, возле самого Парижа. В то время, когда Тома там лечился, это была одна из лучших больниц по технической оснащенности. Там больному подростку провели первоначальное лечение и курс довольно тяжелых процедур — психиатры называют это электроконвульсивной, или электросудорожной, терапией, а широкая публика — электрошоком. Этим способом лечат некоторые бредовые психозы, которые не поддаются лечению медикаментами. Тома в четырнадцать лет перенес восемнадцать таких сеансов. Значит, лечение продолжалось шесть недель, — такие процедуры проводят только три раза в неделю. Каждый раз врач искусственно вызывает у больного судороги, подобные эпилепсии, которые продолжаются примерно тридцать секунд.