Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

э-э… – Она все колеблется. – Когда я была маленькой, он всегда любил ввернуть какое-нибудь высказывание. Ну, знаешь – вроде пословицы. Просто обожал это. И сегодня тоже нечто подобное выдал. Что-то странное насчет часов. Совершенно ни к селу, ни к городу. Я ничего не поняла.

– Что именно он сказал?

– Что даже остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время.

Адам хмурится. Что-то смутно не дает ему покоя. Он поворачивается к своему компьютеру и открывает фотографии с места преступления, сделанные вчерашним утром и теперь уже загруженные в систему технарями. Просматривает снимки, пристально вглядываясь в окровавленный пол, уделанные брызгами крови стены… Внимательно изучая всю эту ужасающую иллюстрацию психопатической ярости и импульсивности.

– Адам? – вновь слышится голос Ромилли в телефоне. – Ты еще здесь?

Но он не отвечает. Продолжает один за другим прокручивать кадры на экране. Вроде все знакомо, но… Что-то по-прежнему копошится в подсознании. Адам возвращается к первым снимкам.

И вот оно. Часы на кухонной стене. Все остальное было настолько ужасающим, настолько выходящим за рамки нормального человеческого опыта, что тогда он не придал этому никакого значения.

Самые обычные аналоговые часы. Дешевые. Уродливые. Но вот стрелки… Их остановили. Ровно в одиннадцать минут двенадцатого.

Уэйн Оксфорд – жертва номер одиннадцать. Связь, которая, как предположил Адам, была лишь плодом воображения Ромилли и от которой он отмахнулся как от проявления паранойи…

«Коул знал».

Адам в оцепенении, телефон все еще прижат к уху, но при этой мысли он вздрагивает.

– Мне нужно идти, – резко бросает он, давая отбой.

Вскакивает из-за стола, кричит в штабную комнату. Детективы поворачиваются, насторожившись.

Ромилли была права. Еще как права! Элайджа явно имеет какое-то отношение к делу. И если он…

В бывшем доме Коула, по словам отправленного туда наряда, во вторник утром было все чисто, но Пиппу похитили позже. Восемь часов спустя.

И есть только одно место, где они могут быть сейчас.

– Быстро за мной! – орет он, уже переходя на бег. – Пошевеливайтесь!

* * *

Если б не ты, я отпустил бы ее. Если б не ты, ее бы здесь не было.

Сейчас она притихла. Пока что. Подбородок прижат к груди, руки и ноги связаны. Я не могу сказать, спит она или в отключке. Наклоняюсь и прижимаю два пальца ей к шее – чувствую легкое биение пульса; сердце ее усиленно работает, перекачивая оставшуюся в теле кровь.

Иглы идеально делают свое дело. На сей раз не так быстро. У нее есть цель, причина жить. Столько, сколько я ей позволю.

Мой гнев утих. Накатил он быстро – этот импульс, который я никогда не могу контролировать, нацеленный на ту девицу в парке. Она привела меня в ярость – шла себе вприпрыжку, ничего не замечая и заткнув уши горошинами наушников… Ну как можно быть такой глупой? Такой наивной?

* * *

Все тело словно обдает жаром. Отстраненно, будто во сне, я вонзаю нож ей в спину. Ощущаю сопротивление, металл скрежещет о кость, но продолжаю, даже когда она падает на землю. С гулко колотящимся в груди сердцем, обливаясь по́том, истошно вопя, раз за разом вонзаю нож ей в грудь. Никаких раздумий, никаких колебаний. Взрыв раскаленной докрасна ярости…

А после – стыд, самоуничижение. Панический страх, что меня поймают. Потому что есть лишь одна цель.

Ты.

* * *

Пиппа слегка ерзает на стуле. Пытается поднять голову, но она слаба, ничего не соображает. Я смотрю туда, где лежат мои медицинские принадлежности. Пустые пакеты, готовые к наполнению. Но венозный отток замедлился. Кровяное давление у нее упало, организм отключается. Меня это тревожит. А вдруг ее найдут до того, как у меня выйдет закончить?

Сейчас она уже не столь безупречна. Опять обмочилась и обделалась. На одежде – белесые пятна засохшего пота. Следы соплей, слез и блевотины. Ее стошнило во время моих попыток заставить ее поесть. Когда пришлось силой запихивать еду ей в глотку. Если она перестанет пить, что тогда? Она нужна мне. Мне нужно закончить. Нужно собственными глазами убедиться, что все получилось. До самого конца.

Делаю паузу, и в голове формируется план.

Быстро подхожу к столу и беру заранее приготовленный шприц. Вставляю иглу, выгоняю воздух, затем вонзаю ее ей в руку. Она резко вскидывается и смотрит на меня полными паники глазами.

– Что это было? – выдыхает она.

– Гепарин, – отвечаю я.

– Не надо… не надо… пожалуйста… – лепечет она, и я щелкаю пальцем по пластиковой трубке, стимулируя движение крови.

Но двух игл недостаточно. Беру еще пару штук, стаскиваю с нее носки и ввожу иглы в вены на верхней части ступней. Кровь заполняет трубки, после чего останавливается, готовая двинуться дальше.

Она опять плачет, умоляя меня отпустить ее. Прошлой ночью она молилась Богу, взывая о помощи. Но здесь нет Бога. Рядом со мной нет Бога. Он давным-давно бросил меня на произвол судьбы – я забочусь о себе без его помощи.

Смотрю вверх. Не в поисках Бога, а в поисках решения. Вижу деревянную балку, в которую ввинчен железный крюк. Не слишком-то высоко, но сойдет.

Беру кусок веревки и перекидываю ее через крюк. Надо по-прежнему соблюдать осторожность. Наклоняюсь к ее рукам и осторожно перерезаю одну из кабельных стяжек. Она вскидывается, пытаясь оцарапать меня освободившейся рукой, но я быстро перехватываю ее и обматываю веревкой. В ней неожиданно просыпается недюжинная сила, и меня восхищает ее решимость, но этого будет недостаточно. Освобождаю ей левую руку и тоже туго обматываю ее веревкой, креплю узлом. Она сопротивляется, ее глаза безумны, рот открыт, и она что-то кричит, когда я тяну, поднимая ей руки над головой, а затем стаскивая ее со стула. Иглы у нее в руках перекосились и уже еле держатся, но это не имеет значения. Я найду другие вены.

Ноги у нее все еще привязаны к стулу, и в панике она опрокидывает его. Он падает навзничь, выворачивая ей лодыжки – наверняка это очень больно. Но она не прекращает извиваться, корчится всем телом, повиснув на веревке.

Держу ее так, пока энергия у нее не иссякает и она не обмякает. Потом ставлю стул обратно на ножки, и она опять опускает ноги на пол.

– Гравитация, – говорю я ей. – Лучший способ.

Глаза у нее закатываются. Сейчас она напоминает мне корову, подвешенную для убоя и чувствующую, что минуты ее сочтены. Она опять начинает плакать, вновь и вновь повторяя чье-то имя, слова сливаются воедино.

– Он тебя не найдет. Еще не время. – Я наклоняюсь и подсоединяю трубки