Череп Бетховена. Мрачные и загадочные истории из мира классической музыки - Тим Рейборн

У Вьерна была врожденная катаракта, из-за чего он был практически слепым. Когда Луи было шесть, ему сделали операцию, после которой зрение восстановилось, но далеко не полностью. Его очень интересовала музыка, и он с успехом овладел клавишными инструментами, особенно органом. Он смог окончить Парижскую консерваторию и впоследствии стал главным органистом знаменитого собора Парижской Богоматери – эту должность он занимал с 1900 года до самой смерти. Однако по политическим причинам и из-за процветавшего кумовства ему несколько раз отказывали в назначении на должность профессора органной музыки в консерватории, что очень его расстраивало. Гибель брата и одного из сыновей в I Мировой войне, смерть второго сына от туберкулеза и развод с женой стали причиной его депрессии и финансовой нестабильности, однако он продолжал упорно трудиться и завоевал любовь и поддержку ряда обеспеченных покровителей. Его композиции для органа и других инструментов достаточно значимы, их часто исполняют и по сей день.

Несмотря на все трудности, жизнь его завершилась именно так, как он мечтал. 2 июня 1937 года, во время его 1750-го выступления в соборе, с ним случился сердечный приступ (он много курил и принимал разнообразные лекарства), как раз в тот момент, когда он отыграл основную программу и собирался приступить к импровизации. Он повалился вперед, а затем упал со скамьи, задев ногой педаль «ми». Известно, что он неоднократно упоминал о том, что хотел бы умереть за этим самым органом – и, как ни удивительно, его желание исполнилось.

Шенберг, любимый или ненавидимый, все же имеет очень большое значение для «современной» классической музыки, так как является создателем двенадцатитоновой системы атональной композиции, которая для одних кажется математически-музыкальным раем, а для других – математическим шумом. Он был известным теоретиком музыки и преподавателем композиции. В отличие от Штрауса, он благоразумно покинул Германию с приходом к власти фашистов и в конечном итоге поселился в Лос-Анджелесе.

Мы включили его в эту книгу потому, что на протяжении всей жизни он испытывал непреодолимый страх перед числом 13. Эту фобию мы исследуем более подробно в главе о музыкальных суевериях в части II.

Грейнджер родился в австралийском Мельбурне, долго жил в Европе, а затем осел в Америке. Он внес много новаторского в музыку своего времени и, как и ряд других его современников, очень интересовался сбором и сохранением английских народных песен. С 1901-го по 1914-й Грейнджер жил в Лондоне и много путешествовал по Британии, коллекционируя эти песни, причем стал первым, кто записал многие из них на восковые цилиндры. В те времена музыкальная общественность не считала такую деятельность необходимой, но это отличает Грейнджера как одного из первых этномузыковедов. Многие из мелодий он включил в свои фортепианные произведения.

Это был очень энергичный человек; известно, что во время турне он иногда ходил с одного концерта на другой пешком (автобусов тогда еще не изобрели, и обычно музыканты перемещались на поездах). Он даже помогал кочегарам забрасывать в топку уголь, когда путешествовал на пароходе. Можете представить себе участников современной поп-группы за таким занятием?

С началом I Мировой войны он переехал в Америку и со временем получил там гражданство, но продолжал много путешествовать. Он стал большим любителем и популяризатором джаза, в частности, Дюка Эллингтона, которого считал одним из величайших композиторов всех времен наряду с Бахом и Фредериком Дилиусом. В последние годы жизни он даже экспериментировал с ранними формами электронной и механической музыки и с удовольствием смотрел новые рок-н-ролльные фильмы, приобретавшие популярность. Можно предположить, что ему бы пришелся по душе взрыв музыкальных идей в рок-музыке 1960–1970-х.

Так где же во всей этой истории темная сторона? Понимаете ли, у господина Грейнджера был один пунктик. Он весьма увлекался садо-мазо, особенно бичеванием. Кроме того, в его развлечениях был и вуайеристский аспект: он записывал и фотографировал все, что проделывал вместе с женой; она, по всей видимости, терпела все это как «супружескую обязанность». Ему доставляло удовольствие фиксировать все тщательно и подробно: он отмечал дату, время и даже то, какой именно плеткой пользовался. Отправляясь в турне, он брал плетки с собой для самобичевания.

Родители его, кстати, тоже были странными. Его мать болела сифилисом и страшно боялась передать болезнь сыну; поэтому материнских ласк он был лишен. Однако она регулярно била его кнутом, пока ему не исполнилось шестнадцать, и пыталась всячески ограничивать его контакты со сверстниками и особенно сверстницами – это продолжалось почти до того, как ему исполнилось сорок! Короче, ее одержимость сыном действительно была не вполне нормальной. И, как это нередко случается, из-за сифилиса она в конечном итоге совершенно потеряла рассудок и в 1922 году покончила с собой, выпрыгнув из окна восемнадцатого этажа офисного здания в Нью-Йорке. Ее смерть совершенно раздавила Грейнджера; его любовь к плеткам была неразрывно связана с любовью к матери.

В середине 1930-х он пожертвовал Мельбурнскому университету деньги на устройство собственного музея. Скромность явно не была в числе его достоинств. Он подарил музею не только свои записи, инструменты, письма и нотные рукописи, но и разнообразные предметы, имеющие отношения к его нетрадиционному хобби, в том числе фотографии, плетки (больше восьмидесяти штук) и даже забрызганные кровью шорты (!), которые были на нем в один из сеансов. Что именно сделал со всем этим университет – неизвестно.

Вот еще некоторые из его странностей.

• Он носил мятую одежду; гладить ее перед концертами считал бессмысленным, потому что никто из зрителей все равно не видел его достаточно близко. Забавно, но его неоднократно арестовывали за бродяжничество из-за его внешнего вида.

• Он любил спать под своим роялем.

• Он был вегетарианцем, но не любил овощи и предпочитал хлеб, молоко и фрукты. Ни кофе, ни чай, ни алкоголь ему тоже не нравились.

• Он много лет жил в Нью-Йорке в одном и том же доме, но за все это время постриг лужайку только один раз.

• Он не носил всяческие мелкие предметы вроде ручек и карандашей в саквояже, а подвешивал их на веревочках к пальто.

Да, это был странный человек, заявивший однажды: «Я живу моими страстями, и мне все равно, что они могут убить меня». На самом деле убил его в Нью-Йорке, в начале 1961 года, рак брюшной полости. Его похоронили с соблюдением всех христианских церемоний в Аделаиде, Австралия, вопреки его воле – он всю жизнь был атеистом. Неизвестно, отправились ли с ним в могилу какие-нибудь из его плеток, но он, несомненно, был бы этому рад.

Австрийский композитор Веберн более всего известен работами в атональном стиле, который был разработан Арнольдом Шенбергом; кроме того, он был одним из главных апологетов двенадцатитоновой техники, формы композиции, при котором всем нотам западной хроматической гаммы (то есть всем черным и белым клавишам фортепиано в одной октаве) придается равное значение, так что тоники, или «центра», в мелодии не существует. Результат не всегда оказывается приятен на слух, но сама техника на протяжении доброго столетия интриговала музыкантов и композиторов; написать пьесу с такими условиями – достойная задача. Широкую аудиторию эта идея никогда особо не привлекала, так что вы вряд ли увидите двенадцатитоновую песню на вершине хит-парада журнала Billboard. Многие считают ее не более чем математическим упражнением, далеким от эстетики; другие утверждают, что это просто шум. Эрнест Моран называл двенадцатитоновую технику «фальшивой музыкой». Его соотечественник Воэн Уильямс в 1956 году заявил, что она кажется ему «самым поразительным примером того, как механическое педантство может быть возведено в благородный ранг искусства… хотя в нем нет ни единой последовательности нот, которая могла бы звучать приемлемо для культурного уха».