Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

поток молодых девушек. Вы больше не ходили на работу с девяти до пяти.

– Да.

– Госпожа Качадурян, вы любили свою работу, верно? Она давала вам чувство большого удовлетворения. Значит, это решение было большой жертвой и все ради ребенка?

– Жертва была огромной, – сказала я. – Она также оказалась напрасной.

– Больше нет вопросов, ваша честь.

Мы заранее отрепетировали лишь слово «огромная», и точка. Он бросил на меня сердитый взгляд.

Неужели еще тогда, в 1987 году, я уже планировала свою защиту? Хотя мой не ограниченный по времени уход из «Крыла Надежды» был обставлен с большим размахом, как шаг, представляющий собой огромную компенсацию, он оказался лишь косметической процедурой. Я думала, что это хорошо выглядит со стороны. Я никогда не считала себя человеком, которого заботит мнение других людей, но тех, у кого есть большие запасы позорных тайн, неизбежно поглощает забота о приличиях.

Поэтому, когда вы с Кевином встретили меня с самолета в аэропорту Кеннеди, я наклонилась, чтобы первым обнять сына. Он был все в той же ставящей в тупик фазе «тряпичной куклы», то есть вялым. Он не обнял меня в ответ. Однако сила и продолжительность моих объятий демонстрировали мое перерождение, случившееся в Хараре.

– Я так по тебе скучала, – сказала я. – У мамы есть для тебя два сюрприза, милый. Я привезла тебе подарок. А еще я обещаю, что больше никогда не уеду так надолго!

Кевин стал еще более вялым. Я выпрямилась и принялась смущенно поправлять непослушную копну его волос. Я хорошо играла свою роль, но по неестественной апатии моего ребенка зрители могли бы прийти к заключению, что на самом деле я держу его в подвале пристегнутым наручниками к бойлеру.

Я поцеловала тебя. Я всегда думала, что детям нравится видеть, как их родители проявляют друг к другу нежность, однако Кевин нетерпеливо топнул ногой и замычал, повиснув на твоей руке. Возможно, я ошибалась. Я никогда не видела, как моя мать целует отца. Жаль.

Ты прервал наш поцелуй и пробормотал:

– Наверное, нужно время, Ева. Для детей в таком возрасте три месяца – это целая жизнь. Они сходят с ума, потому что думают, что ты больше не вернешься.

Я хотела пошутить, что Кевина, похоже, больше расстроило то, что я вернулась, но я сдержалась: одной из первых жертв, принесенных на алтарь семейной жизни, была веселость.

– Что это за звуки он издает? – спросила я. Кевин продолжал тащить тебя за руку и мычать.

– Сырные палочки, – бодро ответил ты. – Его недавнее увлечение. Ладно, парень! Пойдем, найдем тебе пачку светящихся в темноте продуктов нефтепереработки, малыш!

И ты пошел по терминалу, спотыкающийся Кевин трусил за тобой, а я сама катила на тележке свои чемоданы.

В пикапе мне пришлось убрать с пассажирского сиденья несколько липких палочек разной степени замусоленности. Диетический энтузиазм Кевина не распространялся на поедание: он лишь сосал эти палочки, смачивая их слюной до тех пор, пока не растворялась их неоновая оболочка.

– Большинство детей ведь любят сахар? – с жаром объяснил ты. – А наш любит соль!

По-видимому, любовь к натрию была во всех смыслах выше, чем пристрастия сладкоежек.

– Японцы считают, что эти вкусы противоположны друг другу, – сказала я, выбрасывая липкие трофеи в окно.

Несмотря на то что в пикапе было небольшое заднее сиденье, детское кресло Кевина было установлено впереди, между нами, и я огорчилась, что не могу, как раньше, положить руку тебе на бедро.

– Мамс пукнула, – сказал Кевин, выдав свою версию вместо слов «мама» или «мамочка». (Это было мило. Должно было быть.). – Воняет.

– Не нужно сообщать о таких вещах вслух, Кевин, – с нажимом сказала я. В Норфолке перед посадкой я поела на гарнир пюре из бобов и бананов.

– Как насчет «Джуниорс»[122]? – предложил ты. – Он по дороге, и там можно комфортно посидеть с детьми.

Это было не похоже на тебя: ты даже не подумал о том, что я добиралась из Найроби в течение пятнадцати часов и что, может быть, я немного устала, отекла от сидения в самолете, сыта по горло булочками и сыром из пакетиков и совсем не в настроении сидеть в шумной, выпендрежной, ярко освещенной забегаловке, единственным преимуществом которой был чизкейк. Я втайне надеялась, что ты нашел няню на несколько часов, один встретишь меня в аэропорту и отвезешь выпить в какое-нибудь тихое место, где я смогу робко рассказать тебе о том, как начала свою жизнь в роли матери с чистого листа. Другими словами, я хотела отвлечься от Кевина, чтобы лучше суметь рассказать тебе, насколько больше времени я собираюсь с ним проводить.

– Отлично, – слабым голосом сказала я. – Кевин, или ешь эти сырные штучки, или я их уберу. Не нужно крошить их по всей машине.

– Дети всегда неаккуратны, Ева, – весело сказал ты. – Расслабься!

Кевин хитро улыбнулся мне оранжевым ртом и бросил сырную палочку мне на колени.

В ресторане Кевин отверг высокий детский стул, сказав, что он для малышей. Поскольку, став родителем, человек явно тут же превращается в невыносимого педанта, я начала читать нотацию:

– ХОРОШО, Кевин. Но запомни: ты будешь сидеть как взрослый, только если станешь вести себя как взрослый.

– НА-НА-НА, на-на. На на-на-на: на на-на на-на на на-на, на-на на-на на-на на-на на-на на на-на.

Он с удовольствием передразнил меня, при этом с такой точностью уловив мой строгий тон и нравоучительную интонацию, что в будущем, наверное, смог бы стать ресторанным певцом и исполнять кавер-версии хитов.

– Прекрати, Кевин. – Я старалась говорить небрежно.

– На-на-на, на-на!

Я повернулась к тебе.

– И как давно продолжается вот это?

– На на на-на на-на-на-на-на НА НА-НА?

– Наверное, около месяца. Это такой возраст. Он это перерастет.

– На-на-на-на на-на-на на-на-на. На-на на-на на-на. На на-на на-на-на-на.

– Жду не дождусь, – сказала я, все больше не желая произнести еще хоть слово, чтобы не слышать, как он попугайничает на этом «на-на» языке.

Ты хотел заказать Кевину жареные луковые кольца, но я возразила, что он, должно быть, весь день ел всякую соленую гадость.

– Слушай, – сказал ты, – как и ты, я рад, когда он ест хоть что-нибудь. Может, ему нужен какой-нибудь микроэлемент типа йода. Я считаю, надо доверять природе.

– Перевожу: ты тоже любишь всякие странные блюда и дурацкие снеки, так что вы подружились на почве нездоровой еды. Закажи ему котлету – ему нужен белок.

Когда официантка зачитывала наш заказ, Кевин повторял за ней каждое слово. «На-на-на на-на, на-на-на-на на-на-на на-на-на», по-видимому, переводится как «садовый салат, фирменная заправка отдельно».

– Какой милый малыш, – сказала она, бросив отчаянный взгляд на часы на стене.

Когда Кевину принесли котлету, он взял со стола высокую граненую солонку с огромными отверстиями в крышке и принялся сыпать соль на мясо, пока котлета не стала похожа на припорошенную снегом Килиманджаро. Я пришла в ужас и протянула руку, чтобы ножом убрать с котлеты соль, но ты удержал меня.

– Почему ты не можешь радоваться и получать удовольствие от того, что происходит с этим малышом? – тихо пожурил ты меня. – Соль – это тоже временное явление, и его он тоже перерастет, а потом, когда он станет старше, мы будем рассказывать ему об этом, что позволит Кевину почувствовать, что даже будучи маленьким, он обладал множеством необычных черт. Это жизнь. Это хорошая жизнь.

– Сомневаюсь, что у Кевина будут проблемы с тем, чтобы найти в себе странности.

Несмотря на то что вдохновлявшее меня все последние две недели чувство моей материнской миссии быстро ослабевало, я ведь дала обещание самой себе и обещание Кевину по приезде – последнее также подразумевало обещание тебе. Я сделала глубокий вдох.

– Франклин, я приняла важное решение, пока была в отъезде.

Классически точно выбрав время, как это обычно бывает, когда обедаешь в ресторане, именно в этот момент официантка принесла мой салат и твой чизкейк. Линолеум скрипел под ее ногами, потому что Кевин высыпал остатки соли из солонки на пол.

– У тети какашка на лице.

Кевин показывал пальцем на родимое пятно на левой щеке официантки – оно было шириной около семи сантиметров и формой напоминало очертания Анголы. Она обильно нанесла на это большое коричневое пятно бежевый консилер, но большая его часть уже