Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

со мной днем, а когда ты приходил домой, он словно воды в рот набирал. Когда он слышал звук лифта, то бросал на меня заговорщицкий взгляд, означавший: давай-ка одурачим папу. Возможно, я находила порочное удовольствие в эксклюзивности моих бесед с сыном, благодаря которой он оповестил меня о том, что ему не нравится рисовый пудинг – с корицей или без, и что ему не нравятся книги доктора Сьюза[108], и что ему не нравятся детские стишки, положенные на музыку, которые я взяла в библиотеке. У Кевина был специфический словарь: он был гением отрицания.

Единственным воспоминанием о настоящей детской радости, которое у меня сохранилось за тот период, был его третий день рождения. Я наливала клюквенный сок в его чашку-непроливайку, а ты завязывал ленты на свертках с подарками, которые сам же через несколько минут будешь для него развязывать. Ты принес из кондитерской на Первой авеню трехярусный бело-шоколадный торт, украшенный масляным кремом на традиционную бейсбольную тему, и гордо поставил его на стол перед его высоким детским стульчиком. За те две минуты, что мы стояли к нему спиной, Кевин продемонстрировал тот же талант, что он показал нам в начале той недели, когда методично вынул через маленькую дырочку всю набивку из кролика, которого мы считали его любимой игрушкой. Мое внимание привлек тихий сухой смешок, который я могла бы описать лишь как зарождающееся хихиканье. Руки Кевина были руками скульптора. А на его лице светился восторг.

У такого маленького именинника, еще не до конца понимавшего идею дня рождения, не было никаких причин осмыслять необходимость резать торт на кусочки торта. Ты рассмеялся, и я была рада, что после стольких стараний ты смог увидеть комизм в этом происшествии. Но вытирая ему руки влажным полотенцем, я подавила смех. То, как Кевин погрузил обе руки в середину торта и одним хирургическим движением разделил его на две части, тревожно напоминало сцены в телесериалах про медиков, когда пациента нужно реанимировать, и кто-нибудь из врачей вопит: «Ломайте!» Еще более кровавые программы, которые показывали ближе к концу тысячелетия, вообще не оставляли простора воображению: грудная клетка раскалывается под электропилой, ребра растягивают в стороны, и наш красавец-доктор скорой помощи погружается в красное море. Кевин не просто играл с тем тортом. Он вырвал у него сердце.

Конечно, в итоге мы пришли к неизбежному обмену: я позволила тебе найти нам дом за Гудзоном, а ты дал согласие на то, чтобы я поехала на разведку в Африку. Эта сделка была нечестной по отношению ко мне, но ведь от отчаяния люди часто выбирают краткосрочное облегчение в обмен на долгосрочные потери. Так что я продала свое право первородства за миску супа[109].

Я не хочу сказать, что жалею о времени, проведенном в Африке, хотя оно и было не очень качественным, потому что я неправильно выбрала момент для поездки. Материнство затянуло меня в круг проблем, которые мы обычно считаем низшими материями: еда и дефекация. И в конечном счете Африка состоит именно из этого. Наверное, в конечном счете из этого состоит любая страна, но я всегда ценила усилия, направленные на сокрытие данного факта; и, наверное, мне было бы лучше путешествовать в другие, более декоративные страны, где в ванной лежит розовое мыло, а еду украшают хотя бы листиком зеленого салата. Брайан рекомендовал детей в качестве отличного антидота против пресыщенности: он говорил, что человек учится заново ценить мир, глядя на него через их широко распахнутые от восхищения глаза, и все, от чего ты уже успел устать, вдруг кажется полным жизни и новизны. Что ж, звучало круто, словно настоящая панацея – лучше, чем подтяжка лица или рецепт на валиум[110]. Но я вынуждена с досадой сообщить, что, когда бы я ни посмотрела на мир глазами Кевина, он всегда казался необыкновенно унылым. Если смотреть на мир глазами Кевина, он всегда выглядел как Африка, где люди толпятся, воруют, попрошайничают, незаконно селятся на чужой земле, ложатся и умирают.

И все же среди всей этой нищеты и убожества я не могла найти компанию по организации сафари, которая была бы в состоянии как следует просчитать бюджет: большинство из них запрашивали несколько сотен долларов в сутки. Точно таким же образом и жилье делилось лишь на два типа, что полностью исключало мою целевую аудиторию: оно было либо роскошным и дорогим, либо грязным и дешевым. Разнообразные итальянские и индийские рестораны предлагали хорошую еду за нормальные деньги, но в аутентичных африканских заведениях подавали лишь ничем не приправленную козлятину. Транспортное сообщение было ужасным: поезда то и дело просто останавливались, самолеты были старыми и изношенными, а пилоты – только что из какой-нибудь безвестной летной школы; водители носились по дорогам словно камикадзе, а болтливых пассажиров в автобусы набивалось втрое больше положенного, да еще и с курами.

Знаю, звучит так, словно я привередничаю. Я побывала на этом континенте в возрасте чуть за двадцать, и была очарована. Африка и в самом деле казалась каким-то совершенно иным местом. Но с тех пор популяция диких животных резко снизилась, а популяция людей резко увеличилась, и все это время нищета возрастала по экспоненте. На этот раз я смотрела на континент взглядом профессионала и сбрасывала со счетов целые страны, которые можно было даже не обсуждать. В Уганде все еще извлекали из кишащих крокодилами рек части тел тех, кого бросали туда Амин[111] и Оботе[112]; Либерией правил кровожадный идиот Сэмюэл Доу[113]; в Бурунди даже в те дни хуту и тутси[114] рубили друг друга на куски. Заир был во власти Мобуту Сесе Секо[115], в то время как Менгисту[116] продолжал грабить Эфиопию, а в Мозамбике неистовствовала РЕНАМО[117]. Если бы я внесла в список Южную Африку, то был риск того, что всю серию путеводителей в США будут бойкотировать[118]. Что касается небольшого количества остававшихся мест, то, хоть меня и можно было обвинить в черствости, но я не имела никакого желания брать на себя ответственность за неопытных юных уроженцев Запада, которые направятся в эти опасные земли, вооружившись лишь путеводителем «Крыла Надежды» характерного небесно-голубого цвета. Иначе мне придется прочесть в газете об ограблении в Цаво[119], в результате которого троих человек убили и бросили в канаву ради 2000 шиллингов, фотоаппарата и путеводителя, и я буду чувствовать, что виновата во всем этом. Как позже продемонстрирует Кевин, я привлекаю к себе ответственность, реальную или воображаемую.

Я пришла к выводу, что у людей из отдела маркетинга голова растет из задницы. Они исследовали спрос, но не предложение. Я не верила в то, что вся наша неустрашимая армия студентов и мой скрупулезный персонал смогут собрать хоть один выпуск путеводителя, способный защитить своих читателей от самых грубых оплошностей, за которые они могут заплатить такую высокую цену, что даже континент, полный выгодных предложений, все равно окажется слишком дорогим. В кои-то веки я испытывала самое настоящее материнское чувство – по отношению к моим клиентам, таким как Шиван; и я меньше всего хотела бы, чтобы Шиван с ее бледным личиком и уверенностью в том, что «в каждом из нас есть хорошее», оказалась бы в знойных и безжалостных трущобах Найроби. Проект путеводителя по Африке был обречен.

Но самым большим разочарованием для меня оказалась я сама. Оставив идею путеводителя, я была свободна и могла мотаться по стране, не делая никаких заметок, но я привыкла полагаться на исследовательскую деятельность, потому что она придавала смысл путешествию. Свободная от маршрута, продиктованного удобно расположенными главами, я чувствовала себя бесцельно бродящей по этой земле. Африка – паршивое место, чтобы без конца задаваться вопросом «Что я здесь делаю?», хотя в ее беззаботных и зловонных городах есть что-то такое, что заставляет тебя это делать.

Я не могла отделаться от мыслей о тебе и Кевине. То, как страшно я по тебе скучаю, служило мне мучительным напоминанием о том, что я скучала по тебе с самого рождения Кевина. Вдали от тебя я чувствовала себя не эмансипированной женщиной, а нерадивой матерью и женой и со страхом думала о том, что, если ты не решил наконец проблему с няней, то тебе придется брать его с собой и возить в пикапе на поиски локаций. Куда бы я ни ехала, я ощущала на себе это бремя, словно тащилась по узким портовым улочкам Лагоса с гирями на ногах: дома, в Нью-Йорке, я кое-что затеяла, дело это было совершенно