Приятный кошмар - Трейси Вульф

вдруг наполняется истошными криками, заглушающими хрип статических помех, звучащий вокруг меня, пока они не превращаются в какофонию звуков боли и ужаса, которую я с каждым вдохом втягиваю в мои легкие все глубже и глубже.

Истошные крики и стоны снова превращаются в смех – пронзительный и ужасный.

Это просто призраки, Клементина. Ничего особенного. Они не причинят тебе вреда.

Опять жуткий вой, опять визгливый смех пробиваются сквозь нестройный гул. Опять что-то касается меня – на этот раз что-то скользит по коже моего колена.

Холод и снова боль. В меня вонзаются иглы, еще более длинные, вонзаются опять и опять.

Этот быстрый удар, словно в меня вонзили нож, – что-то новое, и это совершенно ужасно.

Боль становится острее, да, но дело обстоит еще хуже, намного, намного хуже.

Из-за постоянных звуков статических помех в моей голове.

Из-за страдальческих воплей, возникающих ниоткуда и исчезающих в никуда.

Из-за атак на меня, от которых я не могу убежать, как бы я ни пыталась.

Я могу сделать только одно – продолжать двигаться вперед и стараться не дрогнуть. Но это легче сказать, чем сделать.

На этот раз, когда сквозь нестройный гул снова прорывается хохот, он становится многоголосым. Он звучит вокруг меня, наполняя воздух, и мою голову, и вцепляясь в меня острыми когтями.

Меня пронзает боль, сильная боль.

Призраки, мерцающие сущности, что бы это ни было, мне надо убраться отсюда. Как можно скорее.

Я мчусь по лесу, по неровной земле, и меня все больше охватывает ужас. Но чем быстрее я бегу, тем громче становится звук статических помех – и истошные вопли, звучащие в моей голове. Вскоре я уже слышу только их. Но затем меня пронизывают холод и странное ощущение того, будто меня безжалостно выворачивают наизнанку. И боль. Между тем опушка леса все ближе, ближе.

Я бегу вперед, вперед, полная решимости прорваться сквозь боль и какофонию в моей голове, полная решимости добраться до…

Я истошно кричу, когда боль – жестокая и холодная – впечатывается в мою спину, словно кулак. Секунду я испытываю шок, не веря, что такое возможно, и боль пронзает меня от затылка до пят, захлестывает меня на одну секунду, на две – превращая меня во что-то, что больше не кажется человеком, – прежде чем вырваться наружу из моей груди.

Я спотыкаюсь, тяжело дыша, нагибаюсь и упираюсь руками в колени, пытаясь понять, что только что происходило со мной. Но остатки инстинкта «дерись или беги» берут верх, и мое тело устремляется к последней линии деревьев передо мной. Стоны вокруг меня переходят в пронзительные вопли, но я не останавливаюсь. Я просто не могу.

Я бегу так быстро, как только могу, как хафбек в американском футболе, бегущий к линии ворот, отчаянно стремясь к победе. В эту секунду передо мной появляется еще одна мерцающая сущность. Я выгибаюсь назад, пытаясь увернуться от нее, но уже поздно. И я проношусь прямиком сквозь высокую грозного вида женщину, одетую в платье из черного гипюра. Как только я касаюсь ее, она крепко обхватывает меня и каким-то образом превращает мои внутренности во что-то жалящее, как ножи.

Охваченная ужасом, я вырываюсь из ее объятий – и бегу прочь. А затем переворачиваюсь в воздухе, падаю на землю и перекатываюсь после того, как окончательно выбегаю из леса.

И сразу же воцаряется тишина. Никаких больше статических помех, истошных криков, хохота и этого странного трепета внутри меня. Одновременно во мне как рукой снимает боль, так быстро, будто все это было всего лишь плодом моего чересчур богатого воображения.

Я встаю на ноги, дрожа, спотыкаясь, отхожу от леса, при этом мое дыхание словно застревает в горле, а сердце продолжает колотиться, как вдруг ускорившийся метроном. Я направляю на лес луч моего фонарика, но не вижу, чтобы там что-то шевелилось – даже листья на деревьях. Дождь прекратился, и даже ветер на минуту стих.

Странно. Очень, очень, очень странно.

Я поворачиваю луч фонарика на себя, оглядываю свои грудь, руки, ноги – все части моего тела, которые атаковала боль, – но там ничего нет. Ни крови, ни синяков, ни даже новых прорех на моей рубашке поло. Ничего такого, чего бы не было там прежде. Как будто все то, что со мной происходило… просто не произошло.

Но это произошло, я знаю, что это произошло. Я слышала это. Я ощущала это на моей коже и глубоко внутри меня. В этом лесу что-то было, нечто такое, чего я никогда не чувствовала, не слышала и не видела прежде.

Я втягиваю в легкие воздух и говорю себе, что все это закончилось. Что то, что атаковало меня, что бы это ни было, не нападет на меня снова. Но сказать это про себя – это одно, а поверить в это – это нечто совершенно другое, и я оглядываюсь через плечо на деревья, шумно глотая кислород.

Полная решимости убраться отсюда как можно дальше прежде, чем то, что атаковало меня, вернется, я поворачиваюсь и, спотыкаясь, бегу по каменистой тропинке, огибающей поселок учителей. И не останавливаюсь, пока наконец не добегаю до круглого шестиэтажного здания, бывшего корпуса гостиницы, который теперь служит общежитием для учеников младших классов.

Несколько секунд я трачу на то, чтобы отдышаться, затем заглядываю внутрь, готовясь к тому, что я могу здесь найти.

– Наконец-то! – Луис бросается ко мне, как только я вхожу через дверь, и его серебристые глаза сверкают. – Где ты была?

– Позже, – тихо бормочу я, потому что он не единственный, чье внимание я привлекла. Моя мать смотрит на меня, находясь в середине общего зала… и вид у нее недовольный.

Как и у всех остальных, кто находится здесь.

Коридор ведет в центр здания, где находится общий зал его первого этажа. Поскольку само здание круглое – в конце девятнадцатого века это была распространенная конструкция в районах, где часто случаются ураганы, – на каждом из шести этажей в центре находится общий зал, в который выходят расположенные вокруг него двери комнат учеников.

На каждом из верхних этажей это центральное помещение разделено на читальные кабинеты, небольшую библиотеку, телевизионную комнату – хотя телевизоры из всех этих комнат были давно украдены – и маленькую кухню. Но здесь, на первом этаже, общий зал остался примерно таким же, каким он был, когда служил для гостей, которые платили за привилегию находиться здесь.

Бледно-голубая краска на его стенах, оставшаяся с тех времен, покоцана и облупилась.

Здешние кресла и диваны усеяны пятнами и дырами в обивке