Я признаюсь - Анна Гавальда

Я ухватился за подголовник и какое-то время так и стоял.

Я держался, чтобы сдержаться, чтобы не блевануть, чтобы присесть, чтобы все обдумать, чтобы взвесить, как же я пьян… пьянь… все за и против этого своего невезения.

(Вот ведь угораздило, черт возьми.) (Места для семейных.) (Еще и у окна.) (В бар не выбраться.) (Все равно что смирительная рубашка, чего уж там.) (Вытрезвитель.) (Обезьянник.)

Ох, матерь божья. Ох, как же меня развезло.

Что я тут говорил? Ах да, я собирался с мыслями, сидя на ковролине, когда какой-то умник решил перетащить через мою голову свой чемодан на колесиках.

Ё-моё.

Я же тут, я бухой, мне дурно, меня мутит, я застонал, поднялся, сделал пару шагов и рухнул в кресло чуть поодаль.

Какая-то мерзкая старуха мигом меня оттуда выгнала.

Я пересел через проход, и на ближайшей станции (Байонна) (или, быть может, Дакс) неопознанный, слегка смущенный голос спросил меня, не ошибся ли я местом. Случайно.

Вот ведь непруха. Я три дня не спал, катался на серфе, купался, отжигал по случаю проводов холостяцкой жизни одного своего приятеля, который женился на одной моей бывшей, я пел, плясал, хохотал, пил, курил, смеялся, употреблял всякое, кайфовал, балдел, улетал в космос, мчал по Млечному Пути, скрутил себе перченый «косячок», окончательно потерялся, спустился с небес на землю, рыбачил, валялся на пирсе, выпил по последнему стаканчику с кузиной в привокзальном буфете, вставая, прихватил ее за «киску», извинился, вскочил в первый попавшийся вагон, потерял контроль, меня накрыло, развезло, сморило, внутри меня что-то набухало, словно миксоматоз, я пересчитывал свои зубы и тщетно пытался вспомнить, куда делся мой клык, а также волосы, ремень, ключи от скутера, часы и достоинство. Я разговаривал по телефону с самим собой, договаривался с моей темной стороной, связь была так себе, и мне АБСОЛЮТНО не хотелось, чтобы меня в третий раз выдергивали из моей этиловой комы. Так что я отправился в свой «обезьянник», прошу прощения, на свое место, и больше не нарывался.

Я достал всех своих соседей, отдавив им ноги и оседая на их колени, пока наконец не протиснулся в свой закуток.

Я налег всем телом на подлокотник и прижался лбом к такому гладкому стеклу.

М-м-м.

Как приятно.

А теперь давай-ка на бочок и баиньки, как говорила моя бабушка.

Из-за этого странного создания, чей голос разбудил меня в Байонне (или в Даксе), хоть я и закрыл глаза, но заснуть сразу не смог.

Я дремал. Грезил. Старался как-нибудь убить время, потихоньку, по-хорошему, не прибегая к услугам овец. Мне было хорошо, я урчал и головой качал, убаюкиваемый шелестом колес.

Я три дня провел в нижних мирах, и теперь этот поезд вез меня на поверхность. Я оправлялся от угарного чада и сопел себе под нос.

Шум реальной жизни реальных людей долетал до меня, но настолько издалека, словно с другой планеты, и с некоторой задержкой, как из плохих наушников.

Когда-то давно, в годы моей безумной юности, я был диджеем и теперь микшировал себе колыбельную. Семплировал все звуки двенадцатого вагона и сводил их в этакий ненавязчивый дзен-музон, замешанный на парацетамоле и цитрате бетаина.

Лаундж скоростного поезда.

Я удобно устроился, крепко сжимая себя обеими руками и прокручивая перед глазами лучшие моменты этих выходных.

Эти три дня я отжигал по полной программе, потому что понимал, что уже вышел из этого возраста, и чувствовал себя так, словно и сам прощался с холостяцкой жизнью… (слишком толстый для старого гидрика) (слишком тяжелый для старой доски) (слишком ржавый для этих огромных волн) (слишком крутой для пустяковых падений) (слишком молодой, чтоб умереть) (слишком старый для юных красоток в бикини) (слишком усталый, чтоб не пьянеть) (слишком пьяный, чтоб держать дистанцию) (слишком грузный, чтоб танцевать стриптиз) (слишком легкомысленный, чтоб вызвать сожаления у отца невесты) (слишком медлительный для баскской пелоты) (слишком истерзанный, чтоб кого-то ласкать) (слишком истощенный, чтоб достичь оргазма) (слишком грустный зверь, чтоб над этим смеяться) (слишком все ничтожно) (слишком много всего) (слишком много ничтожного во всем), да, мне часто казалось, что пробил гуляке последний час. Что я постарел.

Стал старым, блеклым, грустным, грязным.

Париж меня укротил.

Мне было тридцать три, к этому возрасту один бородатый и длинноволосый парень уже столько всего совершил, что и мне уж пора, Господи Иисусе, взять в руки собственную судьбу и сотворить хоть несколько чудес, а не то, в таком темпе, я скоро не только с холостяцкой, но и вообще с жизнью распрощаюсь.

Я дремал, как я уже говорил, и улыбался, пересматривая избранные трейлеры.

…Поездка туда на машине Натана… Два попутчика, которых мы нашли на «Блаблакаре», чтобы не тратиться на бензин. Одного звали Патрисом (Патош), его мы подхватили на «Порт-д'Орлеан», другого Момо (Мохаммед) – его мы подсадили в Пуатье. (Надеюсь, Карл Мартелл[71], ты на нас не в обиде.)

Патошу мы поставили «отлично» за саундтрек (у него была классная музыка в телефоне) (мотаун[72] на полную мощность), «очень хорошо» за болтовню (он не болтал), «хорошо» за дружелюбие (он угостил нас кофе), «удручающе» за навыки вождения (ему надо было пересдавать на права) и «неприемлемо» за внешний вид (короткие, по щиколотку, брюки-трансформеры, превращающиеся в шорты в случае особо хорошей погоды), что же до Момо, то он у нас получил «отлично» по всем статьям (он дрых как убитый всю дорогу), кроме одной – хористом он был никудышным (его храп убивал The Supremes[73]).

Their heart can’t take it more.[74]

…Мальчишник Артура… Ужин красавцев в «Гранд-отеле» Биаррица. Все явились разряженные как милорды, а потом понеслось: по корнишу[75] в клуб «Пандора», где зажгли по полной, а напоследок одна легко и коротко одетая[76] особа распустила нам галстуки и всех нас по-своему связала…