Я признаюсь - Анна Гавальда

Я хихикал во сне.

…Появление Камиллы… Моей Камиллы. Камилла, которую я так любил, под руку с отцом входит в церковь в деревне, где мы когда-то впервые отдыхали вдвоем. Комната, которую приготовила для нас ее мать, плотное постельное белье, пахнувшее лавандой, и розы на ночном столике. Моя прекрасная Камилла. Такая красивая Камилла. Обворожительная Камилла под звуки органа.

Моя Камилла шла под венец вся в белом, хоть и не была девственницей, озорница. Уж я-то это знал, да и мама ее, думаю, догадывалась. Во время завтрака она никогда не осмеливалась с ней заговорить.

…Как красиво она улыбнулась мне через плечо своего почти уже мужа, подойдя к алтарю.

Нежно. Лучисто. Жестоко.

Мы танцевали с ней в самом конце бала, и я осыпал ее свежеиспеченного мужа улыбками из-за шпилек ее шиньона… Уже слегка потрепанного. Слегка распущенного.

Нежными. Лучистыми. Жестокими.

…Дни, проведенные на пляже… Солнце, волны, друзья. Некоторые аж с раннего детства. С поры сачков и клуба «Маленькие креветки».

Купание, хохот, бесконечные разговоры, барбекю, тосты за местный жамбон[77], за оссо-ирати[78], за розовое вино, за любовь и молодоженов, за рогоносцев и за жизнь.

Мы уплывали ловить волну, держась более или менее ровно, и возвращались, словно мокрые псы. Побежденные, побитые, сконфуженные. С поджатыми хвостами и болтающимися между ног наполовину снятыми гидрокостюмами.

…Наша последняя рыбалка с пирса нашего детства и последнее соревнование по нырянию среди этих скал, от которых наши матери сходили с ума.

…И не было тут больше наших матерей, которые устраивали нам взбучку, когда мы возвращались к ним после подвигов, дрожа от страха и восторга. Обычно они быстро возвращали нормальный цвет нашим посиневшим губам, задавая нам жару. Мама Артура уехала в снятый особняк, потому что поругалась с организатором банкета (какая-то темная история с недостающими ящиками шампанского) (гм-гм…), а моя не пришла нас сегодня ругать, потому что дурной краб утащил ее этой зимой к иным берегам…

…Моя мама была школьной учительницей, и если бы не она, то молодой супруг – он сам это сказал, разрезая свадебный торт, и от его слов у всех на глаза навернулись слезы, – этот осел никогда бы не смог составить такую длинную и красивую речь.

…Напоследок перед самым моим отъездом мы с Артуром и его соседом ели льежские вафли, а потом медленно и тщательно облизывали пальцы, пялясь на стайку юных резвящихся испанских сардин.

Наши пальцы с привкусом морской соли под кремом «шантильи».

…Наши…

Момо и The Supremes, как вовремя вспомнил, думаю, проснулся от собственного храпа.

Храпел так громко, что уж и собственных мыслей не слышал.

С трудом разлепил глаза, провел рукой по лицу, восстанавливая свои черты, на ладони остался мокрый след – видимо, сквозь пьяное бурчание и храп я еще и слюни пускал.

Хо-хо. Красавчик Джо[79].

Открыл глаза и тут же снова их закрыл.

Во дурак.

Напротив меня сидели две девушки. Одна страшненькая, эта сразу опустила глаза, посмеиваясь, а другая – суперкрасотка, она расстреляла меня взглядом, с негодованием вздохнула и поглубже вставила наушники.

Во дурак.

На страшненькую было наплевать, а вот красотка меня зацепила.

Прикрывшись остатками сонливости, я постарался придать своему лицу должную неотразимость и вернулся к игре уже с козырным раскладом в руках.

Я выпрямился, расправил плечи, заправил рубашку в штаны, поправил воротник, освежил прическу (слюни зомби лучше любого геля – фиксация гарантирована), пригладил брови, провел языком по пересохшим губам, потрескавшимся от алкоголя и морской воды, и включился в режим охоты.

Влекущие руки, едва заметное пренебрежение во взгляде, отталкивающем и держащем на прицеле, и беспощадная улыбка.

Я, конечно, о красавице говорю. У другой там поживиться было нечем, к тому же она уже спряталась за чтением книги.

Проблема заключалась в том, что я умирал от жажды и вместе с тем страшно хотел писать, но совершенно не желал привлекать внимание к проявлениям своей физиологии.

Так что я что было духу пожирал глазами красотку, правда, никакого духа в этом особенно не было, ибо он весь был сконцентрирован в мочевом пузыре.

Мальчик не сосредоточен. Абсолютно не сосредоточен. Или как раз сосредоточен, но не так уж хорош: тихоня меня не интересовала, а красотка меня игнорировала.

Хорош, плох, ладно. Бывает.

Не так уж хорош, но не только это. Тут была еще одна штука, которая не давала мне покоя…

Моя мама, как я уже говорил, когда рассказывал о торте, была учительницей.

Учительницей с большой буквы, всю свою жизнь посвятившей пробуждению и воспитанию ума и воображения.

Книги в нашем доме ценились. И даже очень. И даже в моем доме они по сей день играют важную роль.

В этой бедной лачуге, в старой душе, незрелой, но уже растерзанной, которая является моим основным местом жительства, книги, культура в целом – это то, что издавна изо дня в день расчищает, организует и поддерживает пространство.

Так вот, тут-то и вышла некоторая нестыковка: красавица (нежная кожа, великолепный загар, агатовые глаза, идеальный нос, обворожительный рот, волосы, которые так и хотелось гладить, грудь, за которую все отдашь, щеки, созданные для поцелуев, как и губы, шея, запястья, кисти, руки, тело… уф… заслуживающее обожествления) читала полную дрянь (представьте себе самое худшее) (нет-нет, еще гораздо хуже) (типа псевдороман псевдогуру для личностного роста той истинной глупышки, которая томится у вас внутри), тогда как дурнушка (плоская как доска, бледная, чахлая, плохо одетая, блеклые волосы, искусанные губы, обветренные руки, ногти в трауре, бровь проколота, нос проколот, татуировки на запястьях, все уши в гвоздиках, тело, заслуживающее презрения) читала «Дневник» Делакруа.

Ах, Купидон! Ну ты и плут!

Любишь же ты подразнить, толстощекий озорник.

Любишь же ты подразнить и поиграть на нервах твоей бедной и беззащитной дичи…

Красавица личностно росла, после каждой строчки проверяя экран своего телефона, а дурнушка покусывала ноготь (черный) большого пальца правой руки, левитируя в своей книге и не замечая ничего вокруг.