Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии) - V.S.

— А что, я не могу просто так приехать. Маму — твою бабушку, увидеть! Ты сам-то давно в деревне был?!

— В твой последний приезд, кажется…

— Очень красиво!

— Серьёзно, что за дело срочное такое? Ты же недавно здесь был.

— Ладно, потом… А что с пальцем? Сломал когда дрочил?

— Просто сломал. Сейчас на больничном. До… Короче на две с половиной — три недели свободен.

— Ладно, вон Паша идёт. А как теперь со сломанным-то пальцем?..

— Что?

— Ну, дрочить будешь?! Ха-ха-ха-ха!

Через десять минут я уже, вымыв лицо с мылом дважды горячей водой и протерев двумя кубиками льда, лежал на диване с закрытыми глазами. Московское время: шестнадцать часов пятьдесят девять минут. Быстро обернулись, в час-пик не попали. «We just poked a little empty pie… For the fun that people had at night», — крутилась в голове старая песня. Я думал о недавно умершей прабабушке… Ни папик, ни я ни при каких обстоятельствах не доживём до её лет… Вспомнил, как однажды пребывая в полусне на этом самом диване, я пережил сильнейшее чувство, которое ни разу с тех пор не переживал — чувство неотвратимости смерти (ЧНС), я осознал её неотвратимость на каком-то глубочайшем уровне, как нечто невероятное и в то же самое время само собой разумевшееся, как нечто ужасное и прекрасное одновременно, как нечто отдельное от меня и неотделимое… «More than twist in my sobriety»… Потом я уснул.

*****

Мы смотрели друг на друга из разных углов комнаты, я сидел на краешке стола, скрестив руки на груди. Она сидела в кресле, положив ногу на ногу. «Меня не должна вводить в заблуждение её расслабленная поза», — подумал я. Она услышала мою мысль. Напряжение достигло предела. Через секунду она бросится в бой, чтобы выбить из меня всё дерьмо. Целью моего существования в данный момент было подчинить её без остатка или уничтожить; подчинить её бессмертную душу, а с ней и тело. Не знаю, какие планы были у неё в отношении меня в случае победы; зато я знаю, что она слышит каждую мою мысль. Как по команде мы начали сближение. Каждый из нас понимал, что этот бой не на жизнь и не ради жизни. По мере сближения мы брали вещи, которыми была обставлена комната — вазы, цветочные горшки, радиотелефон, стулья — и кидали друг в друга. Некоторые предметы достигли цели — пролилась первая кровь. Наконец мы сошлись в рукопашной схватке. Это была не драка, а скорее борьба, — болевые и удушающие приёмы; я заметил, что моя цель не только сломить её тело, но и… Да, чёрт возьми, я пытался целовать её и, даже несколько раз мне удалось это сделать, хотя эти поцелуи больше походили на укусы загнанного в угол зверя. В то время как мы катались по полу в этой усеянной осколками быта комнате, наши армии уже шли навстречу друг другу. По какой-то необъяснимой причине каждый из нас обладал огромными армиями, готовыми по нашим приказам броситься друг на друга, чтобы убивать и чтобы быть убитыми. Матери, жёны, сёстры, дети больше не увидят своих бравых солдат. Приказы были заблаговременно отданы. В наших сердцах не было жалости ни к единому живому существу на свете, Тысячи и Тысячи должны погибнуть ради сомнений и страхов Двух. Её ногти превращали моё лицо и шею в полосу препятствий. Под ударами моего кулака сломалась лицевая кость на всё ещё красивом лице; гримаса гнева осталась только на правой стороне. Неожиданно мой правый глаз приобрёл красный светофильтр — ноготь попал в цель. Ещё мгновение и я вспомнил давно забытую боль, которую могут чувствовать только мужчины; есть секунда, потом боль достигнет мозга и парализует тело, я успел ответить ударом в солнечное сплетение, — теперь мы лежали на полу оба, кровь текла из носов и ушей… При всём желании назад пути нет. «Чёрт подери, неужели сорок пять килограмм костей и кожи может так сопротивляться?!», — подумал я, глядя на противника. «Ты ещё и половины не видел, кусок свиного навоза», — подумала она, взглянув на меня.

«Прикажете выслать подкрепление?» «Приказываю!» — мысленно произнёс я. «Приказываю!», — прошептали рядом. Арьергарды армий тоже снялись с постоев. Моё истрепленное кинематографом сознание добавило к происходящему в качестве фона:

«In the morning when I wipe my brow

Wipe the miles away

I like to think I can be so willed

And never do what you say, I'll never hear you

And never do what you say…»

Часто «я не люблю тебя» гораздо страшнее, чем «я ненавижу тебя».

Одежда превратилась в окровавленные лохмотья; перевернув всё верх дном в этой злосчастной комнате, мы переместились в ванную. Разбив зеркало и поранив руки, она ударила осколком меня в шею. Я поскользнулся на собственной крови, падая, ударился головой о ванну. Какого чёрта здесь так холодно?! Я что, умираю?! Приподнявшись на локте, я из последних сил дёрнул её за остатки одежды, и она с грохотом рухнула в пустую ванну. Перекатившись через борт, я оказался рядом с ней. Мы задыхались от морального и физического изнеможения. К этому моменту на нас не осталось ни одной тряпки. Каждый сидел на своей стороне ванной касаясь другого ногами. Её прекрасное тело было сплошь покрыто синяками и ссадинами. Армии сближались, ещё мгновение… Мы не видели свои вооружённые силы, но каким-то неведомым образом чувствовали их манёвры. В тот миг, когда первый штык «Великой Армии» нежно вошёл в первое сердце «Непобедимой Армии», мы бросились в объятья друг друга; не извиняясь; не каясь. Всей поверхностью своего избитого тела я чувствовал холод и тепло её истерзанного тела. Армии таяли под убийственным натиском ратного долга. Какая же ты худая, малышка, какая родная… Наша кровь, перемешиваясь, заполняла ванну. Наши слёзы, соединившись в один поток, становились кислотой; оставляли борозды на телах, подчиняясь силе притяжения Земли. Мои пальцы зарылись в её жёстких длинных волосах; она каждое утро начинала с мытья головы, сушки и выпрямления волос… Сквозь шум сломанных систем организма пришло понимание того, что тысячи людей убивают друг друга для того, чтобы мы двое почувствовали жизнь, ощутили её солёно-сладкий вкус на разбитых губах, ощутили горечь в горле из-за отказывающих органов, холод ванны… «Попробуем в следующей жизни», — подумал один из нас. Второй утвердительно кивнул в ответ. Разве не всегда было так? Разве народы и страны не шли друг на друга войной из-за любви двух неудачников? Это хоть какая-то причина. Это единственная