Казначей общака - Евгений Сухов

– Вот как? И кто же это? – Герасим выглядел удивленным. – Заказчики?

Игумен неопределенно хмыкнул, потом, подумав, ответил обстоятельно:

– На божьих людей они не похожи. Да и одеты как миряне. – Неожиданно старец сделался серьезным и продолжил: – Хотя кто знает, может, я ошибаюсь, и они имеют какое-то отношение к духовному званию… У одного из них я на шее цепь золотую разглядел весом граммов в двести, да распятие золотое с дюжиной бриллиантов. Думаю, на полкило потянет. У другого тоже крест есть, но поскромнее, да и камешки пожиже будут. На третьем рубашка расхристана, а на волосатой груди крест в аршин выколот. Да и на пальчиках у каждого крестики просматриваются… тоже выколоты. – Лицо у Герасима изменилось, на худых скулах отчетливо проступили глубокие складки, а игумен, будто бы не замечая растерянности монаха, продолжал все тем же бесстрастным тоном: – Признаюсь тебе откровенно, Герасим, хотел я их спровадить прямо с порога. Но что делать, они пришли к тебе, а ты у нас человек уважаемый и, опять-таки, иконы пишешь. Я у тебя никогда не спрашивал, как ты к нам в монастырь пришел, а только к собственному покою люди идут разными дорогами. Вот так-то… Знаю, что не все у тебя в жизни гладко было. – И, махнув рукой, добавил: – А впрочем, кто из нас не без греха! Принимай гостей, – и мягко притворил за собой дверь.

Через минуту в коридоре послышался сдержанный говор, короткое нерешительное топтание у входа, и дверь нешироко открылась.

– Можно? – раздался хрипловатый, прокуренный бас, и в келью гуськом, явно смущаясь, протиснулось трое крепких мужчин.

Герасим, сидевший на грубоватом табурете, невольно привстал и, справившись с первой растерянностью, сделал небольшой шажок навстречу гостям.

– Ну, здравствуй, Святой, – произнес один из них, тот, что стоял ближе остальных, невысокий, с длинными руками. Он напоминал ископаемого членистоногого, выбравшегося на сушу, – передвигался чуть боком, глаза слегка навыкате, привыкшие без конца высматривать добычу, протянул руку, а кажется, будто клешню сунул. Вот стиснет покрепче пальцы и с легкостью оторвет ладонь.

Вопреки ожиданию рукопожатие получилось вялым.

Двое других были прямой противоположностью друг другу. Один – высокий, худой, с темным обветренным лицом, словно слегка стесняясь своего саженного роста, чуть сутулился и без конца вжимал шею в плечи; второй, напротив, напоминал крепенький грибок-боровик, только что вывернутый с корнем чьей-то цепкой рукой. Троица держалась неброско, во все глаза разглядывая монаха. Не без интереса посматривал на нежданных гостей и он.

– Сколько же мы не виделись? – спросил Герасим.

Крепыш усмехнулся:

– А ты посчитай, Святой. Откинулся ты восемь лет назад, и с тех пор кранты! Больше и не встречались. – И уже виновато, понимающим взглядом осмотрев стены, исписанные фресками, спросил: – Мои слова не сильно режут твое монашеское ухо?

– Говори, сын мой.

– Хм… вот как. Я знаю, что еще года три ты при делах был, а потом вдруг исчез. Можешь мне поверить, нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы тебя найти.

– Что же это мы стоим в дверях? – словно спохватился отец Герасим. – Не по-христиански так гостей встречать. Садитесь, господа, – указал монах на широкую лавку, отполированную рясами до сверкающего блеска и, видимо, помнившую самих основателей монастыря.

Гости сели охотно, словно только и ожидали приглашения, по-хозяйски закинув ногу на колено.

– А ты стал обходительный, вот только внешне все такой же, не изменился, – похвалил «краб», доставая из кармана пачку с сигаретами.

Вытащив одну, он очень старательно размял ее в руках, отчего табак рыжеватыми соринками рассыпался на каменный пол. Этот человек не умел смотреть в одну точку, глаза его бесконечно блуждали с пола на стены, со стен на потолок, как будто он хотел что-то увидеть, а ему все никак не удавалось обнаружить искомое.

Отец Герасим чуть нахмурился, но голос его прозвучал все так же доброжелательно:

– У нас здесь божий храм, Валерий Игоревич, а не общественный сортир.

«Краб» воткнул сигарету обратно в пачку и закачал головой:

– Ишь ты! Даже отчество мое вспомнил, а я уж сам начал забывать, что оно у меня имеется, а ты вон как себя повел. А по старинке не мог назвать меня, как прежде, или погоняло мое забыл? – несколько раздраженно спросил он.

– Зря ты сердишься, не позабыл, – произнес, словно выдохнул, монах, – только все это осталось совсем в другой жизни, в мирской. Теперь я божий человек, и что меня сейчас интересует, так это мои иконы.

– Узнаю Святого, – заулыбался «краб», – раньше ты все наколки рисовал, а сейчас, стало быть, иконы малюешь. Только поведения твоего понять не могу – не твое все это. Может, ты перед нами выкаблучиваешься?

Взгляд у монаха оказался тяжеловат, и крепыш невольно поежился, ощутив неловкость.

– До святого мне далековато, – честно признался отец Герасим, – прежние грехи тяжелы. А иконы не малюют, их пишут, сын мой, – наставительно произнес он.

– А ты лицедействуешь, Святой, – мягко укорил его долговязый, – мог бы перед нами не разыгрывать этот театр, как-никак не одну чалку вместе прошли.

– Я не лицедействую, я живу так, – сдержанно заметил Герасим, – скоморошество – это не по нашей части…

– Только не надо говорить «сын мой», – неожиданно оскалился верзила, – уж лучше вообще никак не называй.

Теперь уже Герасим улыбнулся:

– А ты тоже не меняешься, Глухой, все такой же несдержанный, а ведь перед тобой человек духовного звания. Ладно, что вам нужно и как вы меня нашли? О том, что я здесь, никто не знал… почти.

«Краб» вновь потянулся за пачкой сигарет, обычная мужская привычка – начинать серьезное дело с глубокой затяжки, но, вспомнив, что находится в келье, виновато улыбнувшись, оставил ее до следующего раза.

– Вот и вспомни свое почти, – усмехнулся верзила.

Герасим чуть нахмурился:

– Шаман?

– Он самый.

– И что же он хочет, Волына?

Волына слегка замялся.

– Тут такое дело… Шаман доверил нам кое-какие сведения. Знаем, что будет, если мы вякнем где про них не по делу… В общем, мы даже и не думали, что найдем тебя. Ты же последние годы… ну, в миру, был доверенным лицом Барина, так?

Монах слегка поколебался, это была правда, о которой не следовало говорить даже с близкими знакомыми, но похоже, что троица действительно знала больше, чем говорила.

– Предположим… И что с того?

– Ты давненько не был в Печорском монастыре?

– Давно, – не сразу отвечал Герасим. – А потом у меня на жизнь наметились другие планы. Я уже говорил об этом с Барином, – его ответ прозвучал уклончиво. – Он не возражал.

Волына напористо продолжил: