Сад принцессы Сульдрун - Джек Холбрук Вэнс

пепла, продолжавшую распространять зловоние по всему кабинету.

Глава 11

В часовне над старым садом для Сульдрун устроили постель; туда ежедневно, ровно в полдень, ей приносила еду дебелая и угрюмая судомойка Баньольда. Наполовину оглохшая, Баньольда говорила так редко и мало, что никто не заметил бы, если бы у нее вообще язык отнялся. Судомойке поручили удостоверяться в наличии принцессы, и если Сульдрун не было в часовне (а это случалось почти каждый раз, потому что принцесса не обращала внимания на время), Баньольда раздраженно спускалась по галечной тропе, пока не находила свою узницу. Через некоторое время судомойке надоело это упражнение, и она стала просто оставлять новую корзину с провизией на ступенях у входа в часовню, забирая вчерашнюю, – такое упрощение ритуала в равной степени устраивало и ее, и принцессу.

Выходя через дверь в каменной стене, Баньольда запирала ее тяжелым дубовым засовом, вставленным в чугунные скобы. Сульдрун, конечно же, могла с легкостью взобраться на утес с той или иной стороны своего сада и говорила себе, что в один прекрасный день так и сделает, чтобы уйти навсегда.

Проходили недели и месяцы; весной и летом сад был прекрасен, хотя его никогда не покидала меланхолическая тишина. Сульдрун знала и любила свой сад в любое время дня и ночи. На рассвете, когда над морем клубился серый туман, а на траве лежала тяжелая роса, птицы пересвистывались так чисто, так мучительно-трогательно, что сад казался девственным лесом в начале времен. Поздно вечером, когда полная луна плыла высоко над облаками, Сульдрун сидела под лимонным деревом, глядя в море, а прибой ласково ворчал на галечном пляже.

Однажды вечером заявился брат Умфред – его круглая физиономия лоснилась целомудренным дружелюбием. Он притащил корзину и поставил ее на ступени перед часовней. Внимательно разглядев принцессу с головы до ног, проповедник всплеснул руками:

– Чудеса, да и только! Вы прекрасны, как всегда! Ваши волосы блестят, кожа словно светится – как вы умудряетесь содержать себя в такой чистоте?

– Разве вы не знаете? – удивилась Сульдрун. – Я купаюсь вот в этом бассейне.

Брат Умфред воздел руки, изображая комический ужас:

– Кощунство! Это же купель для святой воды!

Сульдрун только пожала плечами и отвернулась.

Благодушно жестикулируя, Умфред принялся распаковывать содержимое своей корзины:

– В нашей жизни так не хватает простых радостей! Вот золотистое сладкое вино – давайте выпьем!

– Нет. Пожалуйста, уйдите.

– Разве вы не соскучились? Разве вам не хочется поговорить с кем-нибудь?

– Ничего подобного. Забирайте вино и уходите.

Брат Умфред молча удалился.

С наступлением осени листва пожелтела и сумерки стали сгущаться раньше. За ясными вечерами, озаренными печальными величественными закатами, последовали зимние дожди. В часовне стало сыро и холодно. Сульдрун сложила из камней очаг с отдушиной, выходившей в одно из узких окон. Другое окно она плотно заткнула сухой травой и хворостом. Течение, огибавшее мыс, часто прибивало к берегу и оставляло на гальке старые коряги и сучья. Сульдрун складывала их в часовне, где они сушились, и жгла их в очаге.

Дожди поредели; прозрачный прохладный воздух наполнился ярким солнечным светом – пришла весна. Нарциссы распускались на клумбах, деревья покрылись свежей листвой. По ночам сияли весенние звезды: Капелла, Арктур, Денеб. По утрам, когда над сверкающим морем высились летучие башни кучевых облаков, Сульдрун казалось, что в ней разливается какое-то тепло. Она ощущала странное возбуждение, никогда раньше ее не посещавшее.

По мере того как дни становились длиннее, чувства Сульдрун обострились – для нее каждый день начинал приобретать особые, неповторимые свойства, словно у нее оставался лишь небольшой драгоценный запас этих дней, подходивший к концу. В ней нарастало напряжение, чувство неизбежности; теперь Сульдрун часто не спала всю ночь, чтобы не пропустить ничего, что происходило в саду.

Брат Умфред снова нанес ей визит. Он нашел принцессу сидящей на залитых светом каменных ступенях часовни. Миссионер с любопытством разглядывал ее: под солнцем ее руки, ноги и лицо загорели, золотистые волосы посветлели. Она выглядела как символ безмятежного здоровья.

«По сути дела, – подумал монах, – она, кажется, довольна и счастлива».

Это наблюдение тут же разбудило в нем похотливые подозрения – не завела ли принцесса любовника?

– Драгоценная принцесса! – начал он. – Сердце мое обливается кровью, когда я вспоминаю о вашем одиночестве – вас все покинули! Скажите мне, как у вас идут дела?

– Неплохо, – ответила Сульдрун. – Мне нравится одиночество. Пожалуйста, не пытайтесь составить мне компанию.

Брат Умфред благодушно усмехнулся и уселся на ступеньку рядом с принцессой.

– Ах, драгоценная Сульдрун… – священник положил ладонь ей на руку – Сульдрун уставилась на жирные белые пальцы, влажные, теплые, чрезмерно дружелюбные. Она отдернула руку; пальцы неохотно отпустили ее. – Я приношу вам не только христианское утешение, но и чисто человеческое сочувствие. Вы не можете не признать, что я не только священник, но и мужчина, подверженный чарам вашей красоты. Вы не отвергнете мою дружбу? – Голос Умфреда стал тихим и елейным: – Даже если мои чувства теплее и глубже простого дружеского расположения?

Сульдрун мрачно рассмеялась. Поднявшись на ноги, она указала на дверь в стене:

– Сударь, вам здесь больше нечего делать. Надеюсь, вы не вернетесь. – Повернувшись, она спустилась в сад. Брат Умфред пробормотал проклятие и ушел.

Сульдрун сидела под старым цитрусом и смотрела в море.

«Интересно, – спрашивала она себя, – что со мной будет? Все говорят, что я красива, но мне от этой красоты одни неприятности. За что мне такое наказание, чем я провинилась? Мне нужно что-то сделать, как-то изменить свою жизнь».

Вечером, подкрепившись, она забрела в руины античной виллы, где ясными ночами больше всего любила смотреть на звезды. Сегодня они сияли с невероятной яркостью и словно говорили с ней, как чудесные дети, которым не терпелось поделиться секретами… Сульдрун неподвижно стояла, прислушиваясь. Воздух наполнился неизбежностью – неизбежностью чего? Она не могла понять.

Ночной бриз становился прохладнее; Сульдрун стала подниматься вверх по садовой тропе. В очаге часовни еще теплились угли. Сульдрун раздула огонь, подложила в очаг сухие сучья, и в часовне стало тепло.

Утром, проснувшись очень рано, принцесса вышла навстречу рассвету. Листья и трава были обременены росой; в их полной неподвижности чувствовалось нечто древнее, первобытное. Медленно, как лунатик, Сульдрун стала шаг за шагом спускаться к берегу моря. Сильный прибой с шумом обрушивался на гальку. Восходящее Солнце озарило далекие тучи на западном горизонте. У южной косы пляжа – там, куда течение обычно выносило плавник, – Сульдрун заметила человеческое тело, качавшееся и перекатывавшееся в прибое. Сульдрун замерла, потом стала потихоньку приближаться к утопленнику, глядя