Свет грядущих дней - Джуди Баталион

убить врага, который убил ее отца и сестру. «Руки, пока заскорузлые от плодородного суглинка, – писала она, – скоро обагрятся кровью»[345]. Отныне созиданием для «Акивы» станет разрушение. К августу они объединились с «Юным стражем», «Свободой» и другими группами, образовав краковское движение «Сражающиеся первопроходцы».

Сейчас, едва пройдя через ворота, Густа услышала краем уха приглушенные разговоры товарищей о настроении Шимшона, о том, как он нервничал из-за ее затягивавшегося возвращения. Покраснев, она громко рассмеялась, чтобы скрыть смущение от того, что стала объектом сплетен. Ее муж даже оторвался от работы, чтобы встретить ее. Пока они стояли лицом к лицу, она чувствовала тяжесть его твердой узкой ладони на спине и смотрела в его синие со стальным отливом глаза. Густа вдруг поняла: теперь он полностью посвятил себя борьбе, борьба стала его «роковой женщиной»[346]. Обо всем остальном ей придется заботиться самой. Он видел теперь не ее – с пронзительными темными глазами и короткой стрижкой, как у кинозвезды, – он видел будущее.

– У меня есть всего одна свободная минутка[347], – прошептал он, и она поняла, что теперь так будет всегда. Ему нужно было идти на какую-то встречу. Густа присутствовала на многих тяжелейших совещаниях руководителей организации, но на эту ее не пригласили, и она почувствовала: они планируют свою собственную акцию.

* * *

Для нацистов Краков был стратегическим пунктом, они считали его саксонским городом с прусскими корнями. Сюда из Варшавы была перенесена столица Генерал-губернаторства, поэтому город плотно охранялся[348]. Еврейский квартал находился в непосредственной близости к местам проживания многих высокопоставленных офицеров СС, и молодежное движение Сопротивления работало в особо наэлектризованной обстановке.

Поэтому, когда несколько недель спустя Шимшон пропал на несколько дней, Густа себе места не находила. Катастрофа могла разразиться каждую секунду; стоило кому-нибудь просто узнать Шимшона – и ему конец. Но ее муж очень находчив, успокаивала она себя, если бы движение вкладывало столько же усилий в реальную борьбу с врагом, сколько оно вкладывало в декларации своей готовности сражаться, каких бы только побед оно уже не одержало к настоящему времени! Вернувшись наконец, Шимшон задержался дома всего на несколько минут и тут же ушел снова. Густу охватила печаль. Что лучше: физически быть в разлуке и представлять себе встречу или быть рядом, но эмоционально далеко друг от друга?

После возвращения Шимшона стало известно, что планируется судьбоносное сражение, одновременно внутри гетто и в лесу. Все желали участвовать в нем, несмотря на холодную осеннюю погоду. По известной подпольной схеме краковская организация делилась на пятерки, каждая представляла собой самостоятельную боевую единицу со своим командиром, специалистом по связи, администратором и снабженцем. У каждой группы было свое оружие, запас провианта, район и независимый план действия. Только члены ячейки знали, кто еще входит в их пятерку и каков ее план действий; и ни один из пятерых не знал, где находятся остальные четверо.

Эта военная секретность была проклятьем для молодежи, исповедовавшей культуру открытости и ненасилия. Но преданность товарищам по организации, каждый из которых потерял дом и семью, была потрясающей. Густа объясняла это так: «Группа стала последним прибежищем на их смертельном пути, последним каналом для выхода их самых сокровенных чувств»[349]. Хотя товарищам не разрешалось встречаться – их смех и дух солидарности могли показаться другим слишком подозрительными, – устоять они были не в силах. «Бурная радость встреч давала отчаянный выход их преждевременно травмированной психике, – догадывалась Густа. – Если кому-то пришло бы в голову спросить, не слишком ли они незрелы, чтобы стать эффективными бойцами движения, то что можно было бы сказать в ответ, если у них никогда не было возможности испытать, что такое юность, и никогда уже не будет?»[350] Лидеры разных групп, забыв о своих идеологических расхождениях, собирались в самом сердце гетто, несмотря на то, что эти встречи происходили у всех на глазах и были очень рискованными.

Шимшон, наборщик-любитель, поднаторевший в гравировании и изготовлении печатных клише, отвечал за «техническое бюро». То было время «документов, беспорядка, штемпелей, пропусков, удостоверений», – отмечала Густа, и Шимшон изготавливал фиктивные документы, чтобы обеспечивать бойцам свободу передвижения. Поначалу он носил весь свой «офис» «в карманах», лихорадочно выискивая помещение, где бы можно было разложить оборудование на каком-нибудь покрытом скатертью столе и соорудить документ. Но ему требовалось большее пространство, и он стал носить свои приспособления в портфеле, бродя по гетто от одной пустой комнаты к другой вместе со своим «передвижным цехом»[351]. Увы, одного портфеля скоро стало недостаточно, понадобилось два. Потом еще больше. Команда помощников дефилировала за ним, неся собрание его чемоданов, коробок, пакетов, пишущую машинку, – и это стало серьезно угрожать безопасности всей «бригады». Бюро нуждалось в постоянном помещении.

В Рабке, маленьком городке неподалеку от Кракова, Густа сняла квартиру в красивой вилле. Кроме большой комнаты с двумя окнами там были кухня и веранда; квартира была «скромно, но со вкусом обставлена и излучала домашний покой». Она поставила на стол вазу с цветами, повесила занавески на окна и картины на стены, чтобы создать обстановку домашнего «уютного гнездышка»[352], как она выразилась.

Густа «играла роль болезненной жены, проводящей золотую осень» в курортном городке. С ней был ее шестилетний племянник Витек; днями они играли в саду, совершали прогулки или арендовали лодку и катались по тихой реке. Шимшон каждое утро садился в автобус, дружелюбно приветствуя своих спутников, и уезжал в Краков. Он был загадочен, имел решительное выражение лица и «производил пугающее впечатление», писала Густа. Люди думали, что он чиновник на государственной службе, поэтому уступали ему место. Все считали, что семья у них состоятельная и что он приносит работу домой в портфеле, чтобы проводить больше времени вместе с молодой женой и маленьким сыном. Никто не подозревал, что на вилле разместилась фабрика, где выковывалось еврейское Сопротивление.

В дальнем от окон углу Густа полностью оборудовала рабочее место, там стояли стол, пишущая машинка и все оборудование. Если дни ее проходили в наслаждении домашним покоем, то ночи, после возвращения Шимшона, целиком посвящались работе. Когда в деревне гас свет, Густа занавешивала окна и запирала дверь на засов. До трех утра она варганила документы, писала и печатала подпольную газету. Выходивший каждую пятницу «Сражающийся первопроходец» состоял из десяти машинописных страниц, включавших список евреев-коллаборационистов. Густа и Шимшон выпускали 250 экземпляров, которые распространялись в Кракове подпольщиками[353], ходившими парами. Потом они урывали несколько часов сна, прежде чем Шимшон отправлялся на семичасовой автобус, чтобы ехать в город, причем выглядеть в автобусе он должен был свежим.

Ханка Блас, товарищ по «Акиве» и курьер Шимшона, жила в