В бездне времен. Игра на опережение - Алексей Рюриков

– Да, после амнистии.

– Вот именно. Тогда еще восхищение фронтовиками не утихло, а правительством в обществе разочаровались. Коба выступил как «разумный левый», триумфально прошел в Думу, сформировал объединенную фракцию легальных социалистов.

– Единственный человек, которому, пусть и на короткое время, удалось их объединить, – заметил полковник. – Хотя сам выступал с довольно умеренных позиций.

– Черта с два, – буркнул Михаил Фридрихович. – Джугашвили всегда поддерживал связь с «Объединенкой», за руку только поймать не могли.

Генерал говорил правду. Гумилев знал, что в Объединенную революционную социал-демократическую партию пять лет назад слились выброшенные в эмиграцию остатки эсеров, социал-демократов и еще ряда левых партий, измученные безденежьем, отсутствием возможности вести хоть какую-то заметную деятельность в одиночку (уж слишком мало их осталось) и лишенные авторитетных вождей (частью казненных в России, частью умерших или отошедших от дел в эмиграции). Партия неоднократно заявляла о непримиримой войне с самодержавием, но связать дозволенных левых с объединенцами не удавалось. Все контакты с эмигрантами легальные социалисты объясняли намерением убедить единомышленников перейти к миру, и позиция эта в обществе пользовалась сочувствием.

– Хорошо, – закончил разговор Коттен. – Ваш рапорт я приму к сведению. По эксу в Царском новости есть?

– Нет, ваше превосходительство.

Ничего нового генерал поручать Гумилеву не стал, ограничился кивком и дежурным распоряжением активизировать расследование убийства Великого князя, чем контрразведчика нешуточно удивил. Начальника за годы совместной службы он изучил неплохо и полагал, что ход его мыслей предсказать в состоянии. По прикидкам Николая Степановича, генерал просто обязан был озаботиться изложенным в рапорте. Впрочем, в отличие от суждений, угадать действия зубра жандармского сыска не удавалось еще никому, а лезть с вопросами было совершенно непрофессионально. И бессмысленно, разумеется.

Гумилев был недалек от истины. Доклад ценимого за аналитические способности и интуицию на грани предвидения офицера фон Коттен перечитал несколько раз. Выводы полностью соответствовали его собственным предположениям. Мысли рискнуть спокойствием империи генерал не допускал ни на минуту, но знал, что к последним экстремистским акциям легальные «соци» отношения не имели, и арест Джугашвили со стопроцентной вероятностью повлечет возмущение общественности, пока одобряющей жесткие меры. На Охранный Департамент спустят всех собак, а Михаил Фридрихович давно свыкся со своей должностью и крайним оказываться не желал. И потому принял другое решение.

Привлекать к операции Гумилева не стал, эта роль для Николая Степановича представлялась неподходящей.

Вчера, сразу после прочтения гумилевского рапорта, генерал вышел «наверх». Встречи с государем не искал, да и смысла в том не видел. Николай II с молодых лет постоянно находился под чьим-нибудь влиянием: Победоносцева, первой супруги… после своего ранения и гибели Александры Федоровны осатаневший император наперсников долгое время не заводил, положив для себя вид действий и решений сугубо индивидуальный. Советники, притягивающие внимание царя, меж тем оставались, но вес их и воздействие рекомендаций на практические шаги с прошлым ни в какое сравнение не шли. До тех пор, пока как-то непримечательно и помалу не вошла в высшие политические круги империи совершенно наравне с министрами и генералами княгиня Ольга. Старшая дочь и стала последним конфидентом Николая, на нее он, по складывающемуся у царского окружения впечатлению, с облегчением переложил груз правления, лежащий ранее на императорских плечах безраздельно.

Утром Коттен добился аудиенции у Великой княгини, которой доложил свое видение событий, намекнув и на продуманную уже возможность развитие ситуации развернуть. Намек был понят и воспринят благожелательно. Ольгу не зря порою именовали «Бисмарк в юбке», взросление дочери императора пришлось на период смуты, и она превосходно помнила и смерть матери, и послевоенные события, а потому кротостью и нерешительностью не отличалась.

Вернувшись, генерал запустил подготовленный уже процесс, и теперь оставалось только ждать. Ждать он умел, прослужив в жандармах большую часть жизни, выучиться этому занятию немудрено.

Он вышел через черный ход около полудня, показываться лишний раз на улицах сейчас не стоило. В то, что власти пойдут на его арест, Иосиф Виссарионович не верил, но возможность провокации не исключал. Любви к нему жандармы не испытывали, а подбросить «наган» или пару прокламаций лидеру парламентских левых филерам могло прийти в голову. Скандал с задержанием гласного Государственной Думы мог бы пойти и на пользу, но сейчас, когда для выступления в Думе готов совершенно разгромный доклад с массой вопиющих и, что самое ценное, совершенно правдивых и доказательных фактов жандармского произвола, заминка представлялась несвоевременной. Джугашвили точно знал, что имелись информаторы в придворных кругах, что царь считает успокоение общества после дарованной им амнистии двадцать восьмого года своим крупнейшим политическим успехом, и когда шок от дурацкой акции Савинкова пройдет, рисковать спокойствием державы, пусть даже поверхностным, не станет.

* * *

Эсера Савинкова Иосиф терпеть не мог еще с довоенных времен и покушение на никому не мешавшего и ничего не решающего князя Бориса счел выходкой бессмысленной и вредной. Способной только раздразнить высшие круги империи и – что тоже относил к последствиям неблагоприятным, поднять значимость эмигрантов, выступающих в борьбе за симпатии населения прямыми соперниками. Но сожалеть о приключившемся смысла уже не имелось, а вот использовать ситуацию в своих целях следовало всенепременно.

Опытный и циничный политик, он собирался воспользоваться удачей бомбистов, чтобы надавить в очередной раз на верхушку страны, шантажируя царское окружение крахом политики умиротворения и угрозой перехода левых обратно на путь вооруженной борьбы. Дожав правительство яростной, но совершенно при том справедливою критикой, с добавлением расходящихся изустно слухов о причастности к убийству царской семьи, выторговать своей партии преференции и протолкнуть несколько давно внесенных, но «зависших» проектов по рабочему законодательству и окончательному решению земельного вопроса. Проектов, действительно улучшающих жизнь рабочих и крестьян. За счет фабрикантов и дельцов, разумеется, отчего продвижения идеи покуда не получили.

Человек, когда-то взявший себе прозвище Сталин, пребывал в уверенности, что нынешние погромы оппозиции, развернутые сорвавшимся от испуга Зимним (установка на волну репрессий исходила из дворца, сведения о том имелись достоверные; Николая разъярила предполагаемая нацеленность боевиков на Ольгу, дочь – самый близкий человек, царя понять можно), надолго не затянутся. И когда волна уйдет, на откате настроений поднимутся легальные социал-демократы. Не связанные с бомбистами, но сохраняющие ореол причастности к избиваемым сегодня левым, в России любят гонимых властью.