Яд персидской сирени - Инна Бачинская

— Я подумала: тебе лучше на первом этаже, — сказала Вера после заминки. — С креслом на второй трудно, и, кроме того, ты любишь сидеть в саду…

— За тебя! — Он снова разлил. — Хорошее вино.

— Хорошее. Ты ешь!

Они, улыбаясь, смотрели друг на дружку…

…У двери его комнаты она сказала, уводя глаза:

— Паша, я не могу… Дай мне время.

— Я понимаю. — Он прижался губами к ее щеке и почувствовал, как она замерла. — Спокойной ночи. — С его губ сорвалось: — Запрешь меня на ключ?

Но она промолчала.

…Он лежал, глядя в окно. В комнате было светло от лунного света. На полу снова лежал черный крест оконной рамы; снова легко колыхались невесомые занавески и одуряюще благоухала персидская сирень. Ночи были похожи — что вчера, что сегодня. Луна, персидская сирень, черный крест на полу. От вина кружилась голова — слаб еще! Врач предупреждал — ни-ни…

Он закрыл глаза и почувствовал, что плывет, покачиваясь, по речке, а с берегов свешиваются травы и ветки кустов, прикасаются к лицу, щекочут. Не открывая глаз, он смахнул травинку и услышал смех. Он открыл глаза. На краю кровати сидела Татка и травинкой водила по его лицу. Он поймал ее руку.

— Почему ты здесь, а не в супружеской спальне? — спросила Татка ехидно. — После романтического ужина… — она потянула носом, — с вином тебя вернули в камеру. Рылом не вышел?

— Откуда ты знаешь?

— Наблюдала из окна, а потом из прихожей.

— Подслушивала?

— А как по-твоему? Они забыли про дверь, я и вышла. Верка такая заботливая, под ручку поддерживает, пылинки сдувает. Счастливый ты, Паша, прямо завидно. Любовь, родная душа… А как насчет исполнить супружеский долг? Послала?

— Не скажу, мала еще. — Он потянул ее к себе. — Как прошел день? Лекарства пьешь?

— Ленка, зараза, стоит над душой, пока не проглочу. Веркина шестерка.

— Надеюсь, тебя учить не надо.

— Не надо. — Она прилегла рядом, обняла, уткнулась носом ему в щеку. Он почувствовал запах ее кожи и волос. — Что тебе снилось?

— Трава и большой пес. — Он приподнялся на локте, рассматривая в полутьме ее лицо. — Я не представляю, как ты выглядишь, я ни разу не видел тебя при свете.

— Я тебя тоже. Давай включим свет?

— Не нужно, так интереснее. Ты же видела меня раньше…

— Когда это было! Я тебя не помню и не знаю. Ты чужой.

Она вдруг обняла его за шею и притянула к себе. Поцелуй их был как ожог.

— Подожди, — прошептала она. — Я сейчас!

Изогнувшись, она стянула с себя платье. Под ним ничего не было. Он провел ладонью по ее груди, ощутил затвердевшие соски, снова приник к губам.

— Соскучился? — пробормотала она сквозь поцелуй. — Я тоже… Тише, тише, тише…

Она судорожно вздохнула и, закрыв глаза, рванулась ему навстречу…

— …Спасибо! Ты… чудо!

Она прижалась к его рту, заставляя замолчать.

…Они лежали, разбросав руки и тяжело дыша, чувствуя влажными телами прохладный сквознячок из открытого окна. Ожидали второй волны…

…Потом она спросила:

— Ну как, память не вернулась?

— Почему? — удивился он.

— От встряски, говорят, возвращается. — Она рассмеялась. — Можно посмотреть почту?

…Татка выскользнула в окно на рассвете, шепнув на прощание:

— Спи! Спокойной ночи!

И он забылся тяжелым предрассветным сном…

…Они снова лежали у речки Зоряной на пестром домотканом покрывале. Покрывало было жестким и горячим от солнца, лежать на нем было одно удовольствие, оно убаюкивало. Капитан от нечего делать увязался за ними следом, и теперь торчал рядом, чесался, выкусывал блох, иногда взвизгивал, нечаянно цапнув себя зубами. От него густо несло псиной.

— Ах ты, поросенок! — сказала Ника. — Иди сюда!

Капитан неторопливо подошел. Ника схватила его за шиворот и потащила в воду. В руке у нее была розовая бутылочка с шампунем. — Сейчас мы тебя искупаем и выстираем! И ты у нас будешь писаный красавец! Первый парень на деревне! — приговаривала она, наливая из бутылочки на голову Капитана. — Да стой же ты, чучело! Тим! Помоги!

Капитан молча выдирался из Никиных рук.

— Ника, ну чего ты затеяла, — пробурчал разморенный Тим. — Тратить шампунь на этого козла.

— Тим! — взвизгнула Ника. — Держи!

Вдвоем им удалось удержать Капитана в воде.

— Капитан хороший, умный, — увещевал Тим. — Капитан любит купаться. Да скорее ты! Дурацкая затея.

Ника старательно намыливала пса. Капитан молча рвался из их рук. Тим навалился на него всем телом, чувствуя, как разъезжаются под ногами голыши. Весь в мыльной пене, Капитан напоминал болонку-переростка.

— Окунай! — скомандовала Ника. — Раз-два!

Им удалось окунуть его, но Капитан тут же вырвался из рук мучителей и выскочил на берег. С остервенением отряхнулся и возмущенно взлаял. После чего припустил прочь так, что только треск стоял и трава колыхалась.

— По-моему, он выругался, — сказал Тим.

— Неправда, он сказал спасибо!

Они захохотали так, что взлетели птицы. Взглядывали друг на друга и снова закатывались.

— Ты помнишь, какая у него была морда? — сквозь слезы выговорила Ника.

— Радостная! Его никогда еще не купали.

— Как ты думаешь, ему понравилось?

— Конечно! Он побежал хвастаться знакомым собакам.

— Он такая лапочка!

— Ника, а почему он не покусал нас? Я бы на его месте точно укусил.

— Потому что он лапочка. Или испугался. А ты злой!

— Еще какой! Сейчас укушу! Р-р-р!

Они возились в траве, хохоча, награждая друг друга тычками, кусаясь и целуясь. Тим свирепо рычал, Ника радостно визжала.

Бежала речка Зоряная, пошумливали верхушки грабов и ясеней, кто-то шуршал, пробирался в траве и пронзительно вскрикивала сойка — наверное, та самая, любопытная, что заглядывала в комнату…

— …Наталья Антоновна хорошая, — говорила Люба. По случаю визита она надела коричневое в белую крапинку платье и повязала новую голубую косынку. — Она лечит Катерину. Каждый день приходит, носит отвар. Катерина хочет умереть, говорит, уже пора, зажилась, все болит, сил нету. По паспорту ей девяносто шесть, а на самом деле больше. Только она не помнит сколько. Наталья Антоновна говорит, нельзя, говорит, надо пройти что всякому положено.

Тим хотел спросить: «А мужу сколько было положено? И кто положил?» — но воздержался. У него из головы не шли слова Любы об уморении мужа. Он шел неохотно, но Ника настояла. Он представлял себе ведьму с зельями и ядами, чуть не изуверку, с тяжелым взглядом исподлобья.