Караван в Хиву - Владимир Буртовой

– Смотри-ка ты, – проворчал на это сумрачный Родион. – Будто мы и не хозяева уже своим товарам. Неужто хватили мы грех на душу, сюда приехав незваными?

17 декабря 1753 года. Полдень. До Хивы осталось только двадцать пять верст. Тепло, не по-российски грело дивное декабрьское солнце: ведь только вчера над Самарой отгулял Аггей, насеял иней по уснувшим деревьям. А доведись в этот день быть ветру и снегу, то мудрые старики, накинув тулупы и надев валенки, бежали поутру в проулки свериться с приметой: если снег привалило на Аггея к забору вплотную – быть плохому лету; если же лег он ровно промеж заборов – будет урожай.

«Тут с нашими приметами делать нечего», – усмехнулся Данила и расстегнул верхнюю пуговицу теплого кафтана.

И вдруг – на дороге, словно гонимые теплым попутным ветром с юга, показались всадники. Кононов вскинул руку к глазам, загородился от солнца, а потом перекрестился, будто желая уберечься от страшного ночного видения – он узнал того, кто впереди всех неистово настегивал коня. Это спешил ханский скатертник Елкайдар! Бывший его хозяин.

– Лучшего из лучших среди своих драконов послал нам навстречу хивинский хан, – пробормотал Григорий и, желая скрыться до поры до времени с глаз, ушел в хвост каравана.

Елкайдар резко остановил взмокшего коня. На приветливый поклон Рукавкина Елкайдар ответил недобрым взглядом темных сощуренных глаз, при этом крутнул длинной, словно вытянутой кверху шеей и что-то крикнул.

– Велит ехать в Хиву не мешкая, – пояснил Яков Гуляев, а к сердцу Рукавкина уже подступила не осознанная еще тревога: так не встречают желанных гостей из далекой и сильной державы, когда прибывают они с добрыми намерениями.

– Спроси, Яков, что за причина такой спешки? – Данила удивился злости ханского скатертника. – Мы и без того зря времени в пути не теряли. Чем встревожен ханский вельможа?

– Каип-хан убил своего советника Куразбека, будто тот хотел погубить хана и сесть на его место, – неожиданно перевел Яков. Легкая бледность покрыла смуглые от природы щеки посланца. Елкайдар так и впился в лицо Гуляева цепким, немигающим взглядом: как-то урусы встретят это известие? Понял – они потрясены.

У Рукавкина – не мог сразу совладеть с собой – потяжелели руки, и он, обессиленный, вдруг разом уронил их на луку седла.

– Что же теперь будет? – чуть слышно выговорил рядом Петр Чучалов. – Неплюев так рассчитывал на помощь Куразбека в наших делах, потому как тот весьма склонен был к дружбе с Россией.

«За это, должно быть, и поплатился жизнью… в день нашего приезда», – с замирающим сердцем подумал Данила, против воли соединяя эти два события одной цепью. И еще пронеслась мысль: «Ну, теперь держись, караванный старшина. Лихо было не в песках безводных, лихо стережет нас в самой Хиве. Докатилось эмбинское эхо…»

Возле каравана, как конвой, встали семнадцать ханских всадников.

К вечеру достигли пригорода Кош-Купер, остановились на ночевку, последнюю перед Хивой. Данила Рукавкин и Яков Гуляев не спали почти до рассвета. Тревожные мысли возникали одна за другой: каких последствий надо ждать от дворцовых событий? И кому теперь переадресовать подарки, приготовленные Неплюевым для старшины Куразбека? Сыщется ли в такое тревожное время в ханском окружении человек, который отважился бы высказать мнение о необходимости укреплять добрые отношения с великим северным соседом? Ясно было пока одно: со смертью Куразбека положение русских посланцев и караванщиков во сто крат стало опаснее.

– Известить бы надо губернатора о здешних переменах, – прошептал Гуляев. – Но как это сделать? И через кого?

– Такой случай вряд ли скоро выпадет, – отозвался Данила и выказал затаенную надежду: – Быть может, нас и не коснется их усобица? – А сам с беспокойством поглядывал на Елкайдаровых стражников неподалеку от караванщиков, на многочисленные толпы хивинцев, туркменцев, кунградцев, которые ночевали в этом пригороде вместе с ними и теперь расползлись по углам просторного двора, как тараканы по теплой печке – кучками, согревались у костров от ночной прохлады: с наступлением вечерних сумерек в Хиву уже никого не впускали.

Неподалеку от Данилы Рукавкина рослый Пахом в черном кафтане на черном тюке сукна сидел и тоже не спал. Привалившись спиной к кирпичной стене, он был почти невиден, и только беловолосая голова, как большой гриб дождевик, белым шаром виднелась на темном фоне строения.

На следующее утро, едва караван вышел из Кош-Купера, он был встречен еще полусотней воинов, а за версту от высоких, будто белой известью побеленных стен и башен Хивы, которая уже не радовала, а волновала самарян своей близостью, их ждал важный ханский придворный – шигаул Сапар-бай с двенадцатью разодетыми всадниками. Беспрестанно улыбаясь, пряча чуть раскосые глаза, шигаул приветливо раскланялся с посланцами Нурали-хана, поздравил с благополучным прибытием во владения могущественного и милосердного хана Каипа.

– Наш великодушный хан давно ждет дорогих гостей от брата своего Нурали, – расточал улыбки шигаул перед дородным Мурзатаем. – А русским купцам приготовлены места в караван-сарае.

Гуляев переводил сбивчивую речь верткого шигаула и с тревогой смотрел на крепкие, зубчатые поверху стены, которые надвигались на караван тяжестью своих круглых и граненых башен с маленькими бойницами.

Гуляев спросил у шигаула, скоро ли хан примет русских посланцев, они имеют к нему письма и подарки от оренбургского губернатора. Сапар-бай ответил слишком поспешно, и стало ясно, что такова была воля хана:

– Письма и подарки держите пока у себя. Хан повелел ждать особого его распоряжения.

Данила Рукавкин, а за ним и все самаряне с казаками перекрестились, перед ними распахнулись после такого долгого пути ворота Хивы.

Благослови, Господь, войти да и счастливо выйти из чужой обители. Да минет нас печальная участь наших братьев, когда-то лицезревших эти каменные стены, – проговорил караванный старшина, и с этими словами россияне прошли мимо многовековых, сбитых из толстых брусьев, двойных двухстворчатых ворот древней столицы Хорезмской земли – Хивы.

Утром Данила Рукавкин проснулся чуть свет, полежал некоторое время на жесткой постели. Вспомнил вчерашнюю неласковую встречу у ворот Хивы, нахмурился, подобрался и торопливо встал. Ополоснул лицо, накинул на плечи теплый зипун, голову прикрыл мурмолкой и тихо, чтобы не потревожить спящих товарищей, вышел на порог глинобитного домика, где им отвели место для жилья. Хотелось посмотреть на утренний город, на торговую площадь, где в караван-сарае им отвели лавки для размещения товаров.

Вышел во внутренний дворик, обнесенный глинобитной стеной, вдохнул довольно-таки свежий утренний воздух.

Вновь подивился – декабрь, а снега нет и в помине, только крыши домиков за сплошными стенами покрыты тонкой пеленой изморози, будто невесомым серебром. Изморозь отражала свет восходящего солнца и нещадно слепила глаза.