Караван в Хиву - Владимир Буртовой

Остальную часть квартала «служителей мертвых» россияне прошли торопливым шагом, будто опасались, что чужие предрассудки как-то скажутся и на них самих.

Вышли на площадь караван-сарая и на время замерли, оглушенные его неистовым шумом. Кто-то неподалеку во весь дух бил в барабан, скрипели огромными колесами арбы, груженные тюками шерсти, хлопка, готовой материи. Ревели, лениво переваливаясь с ноги на ногу, высокомерные верблюды, но еще больше шумели люди, ругаясь на животных и друг на друга. Громко, крикливо зазывали покупателей к своим маленьким лавочкам и большим нишам в стене купцы. Продавцы буквально лезли из кожи, чтобы навязать прохожему хотя бы горсть сушеного изюма, отрез шелка или, если покупатель богат, красивое золотое ожерелье с бесценными алмазами Индии. Всякому, кто отваживался пройти сквозь толпу караван-сарая, грозила опасность лишиться карманов и денег, рукавов халата – столь неистовы были хивинские купцы в своем желании продать товар, а воры в искусстве облегчать чужие кошельки и карманы.

Едва россияне пробились сквозь эту невообразимую разноголосую массу народа, как неподалеку увидели группу из семи человек, оборванных, босых, в нелепом одеянии. На головах у дервишей – а это были именно они – остроконечные вышитые колпаки из шерстяной материи, а халаты, несмотря на зимнее время, почему-то были с короткими, до локтей, рукавами. У каждого дервиша – пустая котомка для сбора подаяний, у пояса болтались пустые высушенные тыквы. В руках гладко отполированный пальцами посох с мелкими звенящими колокольчиками. Дервиши шли вереницей и звенели посохами, будто караван верблюдов по пескам пустыни. Базарная толпа, заслышав этот звон, почтительно расступалась перед нищими, торопливо одаривала их кто чем, и те принимали подарки молча, как должное.

Россияне пропустили дервишей, прошли мимо своих лавок со стражей у дверей и вновь, только с обратной стороны, вышли к своему дому.

Их встретил Родион Михайлов. Его карие глаза горели огнем радостного возбуждения. От подавленности и тоски, которая утром еще гнула могучего Родиона, не осталось и следа. Все его огромное тело двигалось, непомерная сила искала выхода, руки комкали синюю суконную мурмолку.

Возбужденными вышли на порог и остальные россияне.

– Что случилось? – встревожился Рукавкин. После того как увидели стражу у ворот Губернаторовых посланцев, вряд ли какое действие хивинцев было бы в удивление. Данилу поразило другое: явная опасность не сломила Родиона, а, наоборот, породила в нем дух сопротивления, готовность постоять за свое достоинство.

– Одолели черти святое место! – волнуясь, заговорил Родион. – Им мало того, что наши лавки опечатали! Удумали скопом влезть в дом, проверить, не утаили ли мы там от таможенного досмотра каких ценных для хана и казны товаров! Вот я с казаками и с помощниками нашими, вооружась чем ни попадя, держал добрый час хивинскую осаду, вас дожидаясь. Один уж дюже нетерпеливым оказался, сабелькой у моих усов надумал махать. Пришлось поднять его над головой, сбежавшейся толпе на показ, да и кинуть под ноги прочим.

– Убил? – ужаснулся Данила.

– Да нет, – усмехнулся Родион, – я легонько кинул, шагов на пять. Жив встал, только малость припылился. Подумал я, что надо нам твердость духа своего показать сразу, иначе заклюют, как худых куренков. Чтоб равными почитали. Тогда не будем сидеть в чужом курятнике на нижней жердочке, извечно в дерьме верхних!

Рукавкин с облегчением выдохнул, поднял на Михайлова восхищенные глаза: с таким товарищем не страшно любую беду встретить, не сдаст чужому напору. Понял, что Родион относится к тем людям, которые гораздо увереннее чувствуют себя перед лицом реальной опасности, нежели в ожидании ее прихода.

– Будь осторожен, Родион. Не в Самаре мы, чтобы биться с ними на кулачном бою, стенка на стенку, – предупредил Данила, потом спросил: – И что же хивинцы после этого? Кинулись в драку?

– Увидели достойный отпор с нашей стороны, куда как ласковыми стали. Покликали от казанских татар Аиса Илькина, через него пояснили, что для осмотра дома есть указ хана. Я дозволил одному войти, вот с Ерофеем. Смирно вошел, молча поглазел, с тем и удалились восвояси.

Погорский засмеялся, сказал:

– Он, думается мне, больше косил глазом на Ерофеевы кулаки, нежели на скарб наш.

– Хотели пошарить в наших сундуках, посеребрить себе руки, – догадался Рукавкин и добавил твердо: – Достоинства своего перед хивинцами терять нам никак нельзя, тут ты прав, дружище Родион. И прикидываться овцами нет никакого резона – волки здешние вмиг сожрут! За честь свою будем стоять намертво, потому как не одним барышом мы озабочены в таком путешествии. По нашему каравану о всей Руси Великой судить станут! Нам теперь в Хиве быть так: либо петля надвое, либо шея прочь! А что казну сберегли, за то благодарствую, казаки, мною это, Маркел, не будет забыто. Так и впредь поступайте.

Вечером, когда Родион уже спал, Данила вынул из-под своего изголовья путевую книжку и внес в нее первые впечатления от встречи с чужим столичным городом: «Город Хива, в котором хивинские ханы двор свой имеют, так же и подвластные того хана крепостцы, все стоят при каналах, пропущенных из реки Амударьи, артиллерии никакой нет и оружие их по большей части – стрелы и копья; имеют и огненное оружие, но онаго весьма мало…»

Данила на время оторвал взгляд от бумаги: почудилось, что кто-то тихо прокрался вдоль жилья. Осторожно приоткрыв дверь с пистолем на изготовку, выглянул во дворик – тьма, даже звезд не видно за темной тучей. А Даниле вдруг показалось, будто это вовсе не тревожная туча, а черная тень погибшего князя Черкасского нависла над российскими караванщиками. Стало жутко, Данила торопливо запер дверь, погасил свечку, во тьме помолился и, немного успокоенный, лег в постель. Засыпая, позавидовал крепким нервам Родиона – спит уже, похрапывает себе во здравие.

«А над Волгой теперь вьюги с севера тянут… Сугробы – на санях не проехать. Бороды у самарян в инее, – сквозь сон улыбнулся Данила, – а на усах лед налип, не отодрать без слез…» – успелось подуматься, и уснул под приятное родное завывание русской приснившейся метели. Легкий озноб прокатился по спине, и Данила, сонный, потянул на голову толстое рядно.

* * *

Через два-три дня вся хивинская округа прознала о приходе необычного каравана из далеких северных земель с не виданными прежде в Хиве товарами. Желающие поглазеть на «ференги урусов» спешили на площадь караван-сарая, иные просто из любопытства, другие с надеждой продать изделия своих умелых рук. Товар привозили либо на сером трудяге – ишаке, либо на ручных тележках в мешках и ящиках. Некоторые надеялись что-нибудь выгодно купить для дома. Но всех их в равной мере ждало разочарование: лавки – закрыты, охраняются угрюмыми ханскими стражами, а белолицые гости поневоле отсиживались внутри помещения, поставив от назойливых зевак свою стражу из высоких и усатых казаков, чтобы попусту не донимали.

Однажды, ближе к ужину, вовнутрь дома со двора тяжело вступил горбоносый Тарас, увешанный саблей, кинжалом и двумя пистолями за поясом, снял шапку и взмолился: