Караван в Хиву - Владимир Буртовой

А еще Рукавкина поразила тишина, только издалека, словно с голубого неба, доносилось едва различимое пение: на высоком минарете муэдзин молитвой приветствовал восходящее солнце.

Данила вышел из дворика на узкую, будто глубокая канава, улицу, повернул за угол, вошел на просторную площадь караван-сарая, где тесно жались друг к другу торговые лавки. И тут же остановился, пораженный увиденным: у всех лавок россиян стояла стража, с копьями, щитами, в медных блестящих шапках.

– Что за наваждение? – пробормотал Данила и двинулся к своей лавке в надежде, что это хан Каип, опасаясь убытка российским купцам от возможного грабежа, предусмотрительно выставил в ночь свою стражу. Подумал так и смелее направился к лавке, на ходу доставая из карманов ключи от надежных замков. Когда до двери осталось с десяток шагов, стражники угрожающе склонили длинные копья остриями в его сторону.

– Кет!

Данила не сразу понял, что это резкое слово сумрачный темноликий воин бросил ему. По инерции, не осознавая трагедии происходящего, он сделал еще несколько шагов, и тогда тяжелый наконечник уперся ему в грудь острым жалом. Зипун над рубахой – не российская надежная кольчуга. Данила невольно схватился рукой за древко копья, отдернул его от груди и остановился.

– Кет! – вновь выкрикнул хорезмиец и рукой махнул – уходи!

«Гонит», – понял Данила, сделал несколько шагов назад, все еще не веря в случившееся, потом, огорошенный, опустил голову и побрел восвояси: вот тебе, караванный старшина, и вольный торг в прежде неведомых землях азиатских!

На пороге его встретил заспанный Кононов. Худое и будто испеченное в печке лицо Григория еще больше сморщилось: старый казак, сощурясь, пристально глядел на встревоженного, сникшего Данилу. Тот в двух словах описал свою встречу со стражником.

– «Кет» по-хорезмийски значит «уходи», – пояснил Кононов, выслушав рассказ старшины. – За тридцать с лишним лет много слов довелось выучить, особенно когда бьют и гонят в шею.

Проснулись, разбуженные их разговором, Родион и Лука, заволновались неожиданным поворотом дел и казаки. Данила послал Герасима и Тараса Опоркина к Аису Илькину, который с прочими казанскими татарами разместился в некотором отдалении, по ту сторону караван-сарая, ближе к северным воротам.

– Узнайте, каково дело у них? – наказал Данила Герасиму.

– Ох, братцы, выспится проклятый хан на наших спинах! – выдохнул Лука Ширванов и съежился, став и без того совсем невзрачным. Он с опаской поглядывал на первых пешеходов, которые потянулись к утреннему намазу мимо их раскрытой калитки в сторону минарета.

– Сели мы, как мухи на мед, и лапок не выдернуть теперь, – поддержал Ширванова Родион. – Снимут наши глупые головы да сеном набьют.

– Не умирайте до срока, – пристыдил Федор Погорский Родиона. – На наш век и здесь юрты с красавицами сыщутся, были бы уши – оставлять на память, – добавил он, стараясь смягчить печаль первого дня в чужом городе.

Да не сдержался, вздохнул – и своя боль ударила под сердце: как теперь отыщет он своего родителя?

Вернулся Герасим и передал слова Аиса Илькина, что казанские купцы с их предводителем Муртазой Айтовым собираются с подарками сами идти в ханский дворец хлопотать о снятии стражи и дозволении открыть торг. И еще сообщил Илькин, будто он встревожен желанием татар держаться от русских купцов обособленно, видя, что хивинцы к ним не расположены.

После торопливого завтрака сухарями с чаем Данила терпеливо ждал до обеда, не уйдут ли воины, но хмурые усачи только сменяли друг друга. Потом невероятно долго тянулось время до ужина, а стража все сменялась, не уходила. На следующее утро – картина та же. Терпение у Рукавкина лопнуло.

– Идемте к Губернаторовым посланцам, – решился он. – Там и узнаем, что за причина такого поведения хивинцев!

Провести его по Хиве взялся Кононов, который, работая у Елкайдара, исходил город сотни раз вдоль и поперек. Погорский тоже засобирался – в надежде встретить по дороге отца.

Рукавкин оставил в доме Родиона с братьями Опоркиными. Остались и Ширванов с Захаровым стеречь хотя бы то, что внесли в дом при разгрузке каравана. С ними же согласились остаться и оба погонщика, Пахом и Герасим.

– Поспешим, – решился Рукавкин. – Не резон нам зря деньги на чужбине проедать, себе в убыток.

Кононов повел их узкой, поутру совсем безлюдной прохладной улицей, огороженной с обеих сторон высокой, выше человеческого роста, глинобитной стеной, в которую были прочно вделаны разные по величине, но непременно украшенные резьбой ворота или калитки с тяжелыми металлическими кольцами вместо привычных для россиян ручек.

Одна из калиток почему-то была распахнута, и путникам открылся внутренний двор: на небольшом пятачке земли разместился невысокий глинобитный домик с крыльцом. От крыльца к одинокому дереву сооружен крытый навес – айван, под которым из глины же сделано небольшое, едва ли до колен, возвышение – суфа, как пояснил чужие названия Кононов. На суфе домашняя утварь, рядом странное сооружение из глины конусом, будто огромный, по пояс, лесной муравейник, а в нем вверху и чуть сбоку проделана дыра, черная от сажи. Кононов опять пояснил, что это сооружение – тандыр, в котором пекут пресные лепешки над раскаленными углями, протопив дрова в тандыре.

Из-за угла дома высунулась рогатая настороженная козья морда, уставилась не мигая на чужих людей, а изо рта, будто вторая борода, у нее торчал пучок сухой травы.

– Тьфу, нечистая сила! Чтоб тебе на хвост прилипли все репьи Хорезма, – плюнул на козу Погорский и торопливо прошел мимо.

Миновали еще несколько дворов, подивились на роскошное дерево – чинару, половина которой свисала на улочку и давала летом чудесную тень для пешеходов. Вдруг из-за глинобитной стены донесся громкий мужской крик:

– Дост![37]

Крик этот тут же был подхвачен нестройным мужским хором:

– До-о-ост!

– Что это? – вздрогнул Рукавкин. – Кто кричит?

Кононов остановился и пояснил спутникам:

– Здесь живут общиной семь дервишей, бродячих монахов. Теперь они взывают к Аллаху, что нет у них еды и что они голодны. Запасов эти люди при себе никогда не держат, обычай не позволяет. Все, что за день люди им дают, вечером съедается. Если постоим здесь подольше, увидим, как из окрестных дворов понесут им пищу. Поев утром, соберутся всей седмицей и пойдут на базар. Сами ничего не просят, будут брать лишь то, что дают городские жители.

Миновали голодных дервишей и вышли на тесную площадь в центре города против красивой высоченной круглой башни – минарета с семью сине-зелеными кольцами от середины и вверх, до небольшого расширения. То был недавно отстроенный минарет при мечети Джума. Поодаль виднелось несколько круглых куполов, будто кто раздул киргизские юрты до непомерной величины: это медресе начали строить еще при хане Ширгази рядом с мавзолеем Пахлавана Махмуда, скорняка, возведенного в ранг покровителя города.