Вальс деревьев и неба - Жан-Мишель Генассия

Едва я закончила эту записку, которая стоила мне таких трудов, как поняла, что не имею представления о том, как доставить ее Винсенту. Вечером, когда Луиза смазывала меня вонючим снадобьем, она заявила, что наблюдаются улучшения: по ее словам, отметины должны исчезнуть за неделю, максимум за две. Решив подобраться к ней поближе, я спросила, что она думает об этой истории. Лучше б мне оставаться в неведении относительно ее мнения, потому что ничего хорошего она не думала, и не из-за того, что я не ночевала дома, а из-за крупных неприятностей, которые у нее возникли с отцом, убежденным, что она была в курсе моих эскапад. Луиза никогда и представить себе не могла, что у меня так мало мозгов, она словно с луны свалилась, когда все узнала и увидела, как отец решил меня проучить. Чего ты вполне заслуживала, сочла она своим долгом уточнить. Отец едва не уволил ее, пришлось кинуться ему в ноги и умолять не делать этого, клятвенно заверяя, что она понятия не имела о моем беспутстве, а потому никак не могла его предупредить.

— Ты должна сказать ему, — прервала ее я, — что вообще не могла ничего знать, потому что это случилось в первый раз.

Луиза, казалось, была на седьмом небе от счастья, у нее словно груз с плеч свалился. Она попросила обязательно подчеркнуть эту основополагающую деталь, как только я увижу отца, да он и сам почувствует облегчение и учтет это, смягчив мое наказание. Я подумать не могла, что такая маленькая ложь окажется столь действенной.

— Будь так добра, окажи мне одну услугу!

— Конечно, милая моя, чего ты хочешь?

Я вытащила запечатанное письмо из кармана платья и протянула Луизе.

— Можешь отнести этот конверт Винсенту на постоялый двор Раву и передать ему от меня? И спроси, будет ли ответ. Это должно остаться между нами, отца не нужно ставить в известность.

Луиза бросила конверт на кровать, как будто он жег ей руки.

— О чем тебе понадобилось писать этому голодранцу, с которым ты виделась, по твоим словам, всего один раз? Ты воспользовалась мной и впутала в неприятности. Правильно сделал отец, что проучил тебя. Не рассчитывай, что я буду тебе помогать в таких делишках.

Она вышла и заперла за собой дверь на ключ, а я осталась с письмом в руках. Что подумает Винсент?

* * *

* * *

Чтение Библии — худшее средство поднять настроение; нужно впасть в полное отчаяние, чтобы обнаружить там хоть слово ободрения. Я смертельно скучала. После стычки с Луизой режим содержания ужесточился. Брат выполняет все указания досконально; наверняка она пригрозила, что иначе расскажет отцу, как он нарушал его приказы. У меня не получается сердиться на Луизу: она боится потерять работу, а в ее возрасте, если ее выставят за дверь, она никогда не найдет нового места. Я часами валяюсь на кровати, разглядывая потолок, дремлю, грежу с широко открытыми глазами, я должна чем-то заняться.

Тогда я начинаю думать о Винсенте, это луч солнца, врывающийся ко мне в тюрьму и согревающий душу, тоска моя улетучивается, рассеивается, на смену приходит счастье вновь обрести его, идти рядом, пусть только в воображении, говорить с ним и слышать, как он отвечает. У меня ощущение, что я знала его всегда, он всегда был здесь, в уголке моего мозга, как данность; нам не нужно ничего объяснять, чтобы понимать друг друга, даже наше молчание соткано из соединяющих нас нитей. И есть его живопись, волшебная, уникальная, потрясающая, она неотделима от самой его природы, они едины, как внешняя и внутренняя стороны перчатки, она у него в крови, в улыбке, пока ему не удается выплеснуть ее на полотно.

Десять дней назад мы были на берегу Уазы, те места он особенно любит. В мое время они выглядели как рай земной, великое хищничество только начиналось, мы не осознавали, что человек изуродует все. Здесь мы пока еще немного защищены, но, если глянуть на берега Сены, какими их писали импрессионисты и каковы они теперь, остается лишь ужаснуться непрерывному разрушению того, что было так прекрасно.

Я нашла Винсента недалеко от мэрии, погода была чудесная. Он ушел на заре, уже написал одно полотно и вернулся за чистым холстом на постоялый двор. Как и всегда, он нес складной мольберт на одном плече, сумку с палитрой, тюбиками и прочими принадлежностями на другом и холст под мышкой. Сразу же, даже не поздоровавшись, он сообщил, что собирается на остров Во, где обнаружил интересные уголки. По дороге он передумал и устроился на обрыве у реки. Укрепил мольберт в траве, поставил на него холст, достал палитру и на час застыл, вглядываясь в пейзаж, словно пытаясь раскрыть тайну или проникнуться красотой того, что видел, чтобы лучше передать ее на полотне. Он покачивал головой справа налево, иногда пальцем рисовал невидимые знаки на холсте. Потом, не сказав ни слова, сгреб все в сумку, сложил мольберт и пошел к Уазе. Он спускался по тропинке большими шагами, мне приходилось почти бежать, чтобы не отстать от него. Я присоединилась к нему на маленькой пристани, устроенной в излучине реки, он протянул мне руку, помогая забраться в одну из лодчонок, причаленных к понтону. Отвязал ее и мощно оттолкнулся, чтобы отплыть подальше. Я уселась на переднюю скамью лицом к Винсенту, он начал грести. Можно было пересечь реку, чтобы высадиться на острове, но он направился к Понтуазу. Ему нравилось это физическое упражнение, и те, кто описывал больного художника, изнуренного и усталого, не видели его в тот день, когда он мощно и легко налегал на весла.

Я опустила руку в прохладную воду и в шутку дважды брызнула на Винсента, пока тот не отреагировал и не поступил так же. Наш кораблик встал поперек течения, и его начало сносить. Мы услышали смех, повернули головы и увидели метрах в тридцати вверх по реке желтую лодку с парочкой на борту. Винсент решил догнать ее. Он легко выиграл двадцать метров. Парень с другой посудины заработал веслами чаще, чтобы уйти от погони, а Винсент, со своей стороны, увеличил замах весел, которые входили в воду с резким хлопком. Неожиданные импровизированные гонки начались. Женщина подбадривала своего друга, мы ясно ее слышали, его звали Мартин, она кричала: Давай, дорогой, давай, его гребки поднимали фонтаны воды, которые забрызгали нас с ног до головы, потому что мы были уже близко. Две-три минуты мы шли борт к борту, потом тот мужчина уступил, окончательно выдохшись. Винсент нашел в себе новые силы, чтобы увеличить скорость. Я кричала и хлопала в ладоши, поддерживая его, и он медленно выигрывал метр за метром, пока наконец не обогнал их, даже не запыхавшись. Когда мы проплывали мимо, Мартин дружески помахал рукой Винсенту, признавая свое поражение. Винсент махнул в ответ, поднял весла и улыбнулся. Я вспоминаю об этом чудесном мгновении: воздух мягкий, как вата, наша лодка скользит, будто летит над серебристыми отблесками реки.