Вальс деревьев и неба - Жан-Мишель Генассия

* * *

* * *

Луиза неотступно следит за Полем, никогда не оставляя нас наедине в моей комнате. Он пару раз попробовал, но у нее тонкий слух, и она мгновенно появляется со скоростью настороженной львицы. Встает в дверном проеме, покашливает, смотрит на него, и он выходит из комнаты, не сказав ни слова, запирает дверь, я слышу, как она проверяет, стоя у него за спиной, повернул ли он ключ. Я потеряла счет дням, единственная точка отсчета — мое собственное лицо. Мазь с фенолом действует, ее гнилостный запах невыносим, но я уже привыкла, и больше он меня не раздражает, это цена, которую приходится платить за то, чтобы мое лицо приобрело человеческий вид. Отец возвращается в пятницу вечером, проверяет комнату, садится в кресло, принюхивается и корчит гримасу, жестом предлагает мне тоже сесть, но я остаюсь стоять. Он спрашивает, не лучше ли мне.

— Тебе нравится такая жизнь? — спрашивает он. — Долго собираешься сидеть взаперти?

— Это вы держите меня пленницей.

— Ты подумала о своем замужестве?

— Выйти за Жоржа? Вы шутите? Ему этот брак нужен не больше, чем мне. Его, как и меня, заставляет отец. Нас совершенно не влечет друг к другу. Между нами только дружба.

— И прекрасно, вы поступите, как все остальные. Если бы пришлось ждать великой любви, чтобы предстать перед господином мэром, немного было бы свадеб. Если ты проявишь благоразумие, я соглашусь простить тебя. Ты будешь в чистом выигрыше, Маргарита. Свадьбу можно организовать быстро. Ты покинешь этот дом и избавишься от меня. С Жоржем ты договоришься. Насколько я понял, он не слишком придирчив.

— Никогда, слышите, никогда! Лучше я останусь старой девой, чем выйду замуж, это завидная судьба — быть свободной. Вам придется выносить меня два долгих года, и я буду отравлять вам жизнь, а когда, нравится вам это или нет, я стану совершеннолетней, вам придется освободить меня.

Он встал, пожал плечами:

— Ты просто дура, тем хуже для тебя.

На пороге он подозвал Луизу и отчитал ее:

— Комнату следует проветрить, тут пахнет, как в конюшне.

Если он надеется, что у меня кончатся силы, он плохо меня знает. Он думает, что рано или поздно я откажусь от надежды и светоча моей жизни. Это он глуп, он не знает, что такое любовь. Любил ли он когда-нибудь мою мать? Со своими давно устаревшими ухищрениями отец ничего не может поделать с двумя чистыми душами, предназначенными друг другу. В самой глубине души я знаю, что Винсент человек слова и я занимаю особое место в его жизни. С чего отец взял, что Винсент бросит меня, предоставив моей судьбе? Такая возможность существует, я осознаю это, никто не приказывает сердцу любимого. Я прочла достаточно книг, чтобы понимать: устав ждать, обескураженный моим отсутствием и молчанием, он, возможно, встретит кого-нибудь, кто сумеет его утешить, — этого я и боюсь, если мое заточение продлится до бесконечности. Если, к несчастью, мне больше не суждено его увидеть, я не подчинюсь диктату, я постригусь в монахини. Не важно, что я больше не верю в Бога; в миссионеры принимают всех людей доброй воли, а не всяких лицемерок, я читала, что у святых сестер нет времени даже молиться, настолько они заняты уходом за больными малярией, они умирают молодыми и попадают, конечно же, прямиком в рай.

Я перечитываю то, что только что написала, и поражаюсь собственной глупости, вернее, тому, насколько эта глупость была следствием моей забитости и безделья. Мне нечем было заняться, кроме как позволить мыслям уноситься, куда им вздумается, за стены моей мрачной комнаты, и это витание в облаках удаляет меня от самой себя; у меня нет ни намерения, ни желания превратиться в монашку. Нет, единственное, чего я желаю всем своим существом, — как можно быстрее вновь обрести Винсента, стать его женой и уехать с ним на край света. Ничто не заставит меня передумать.

У отца есть свои принципы, и он им верен, невзирая на обстоятельства. Воскресенье всегда было днем праздничного обеда, наша маленькая семья собиралась за гостевым столом, извлекался лиможский фарфор и столовое серебро, атмосфера была веселее, чем обычно, несмотря на церемонность. Заключенной достался паштет из кролика с белыми грибами, каплун с картофельными крокетами и спаржа под соусом муслин. Брат принес мне поднос и пролил немного вина, когда ставил его на столик. Пожелал мне хорошего аппетита и посоветовал выпить весь стакан, это вернет румянец. Я поблагодарила его за заботу и подошла ближе. Достала письмо из кармана и показала ему.

— Прошу тебя, Поль, окажи мне эту услугу. После обеда скажи, что тебе хочется прогуляться, и ступай на постоялый двор Раву. Отдай это письмо Винсенту. Если его там нет, подожди немного, он возвращается в пять часов, самое позднее в шесть. Может, будет ответ.

— Я не могу, Маргарита, папа узнает, и его гнев будет ужасен.

— Если ты ему не скажешь, он ничего и не узнает, разве что святым духом. Он тебе доверяет. И если хорошенько подумать, письмо — это ведь не страшно.

— Даже не проси. Это невозможно.

Мой брат получил хорошее воспитание. В лицее он понял, что склонить голову, оставаться незаметным и ничем не выделяться — лучший способ жить спокойно. Будь всегда вежливым, улыбайся, никогда не говори, что думаешь, и ты избежишь многих неприятностей. Он ведет себя, как семинарист, но это всего лишь защитная реакция и попытка выжить во враждебном мире, лучше уж так, но придет момент, когда его поэтический талант и чувствительная душа дадут о себе знать. Я схватила его за руку и притянула к себе.

— Если ты мне не поможешь, я умру, — прошептала я ему на ухо. — Понимаешь? Умру, и моя смерть будет на твоей совести. Я тебя умоляю, сделай это из любви ко мне.

Не дав ему времени опомниться, я сунула письмо в карман его пиджака, сжала ему руку так сильно, как могла, он смотрел на меня в полной панике, я толкнула его к двери, которую он запер за собой на ключ. Я подождала секунду, но все было спокойно. Надо иногда слегка встряхнуть тех, кто тебя любит, подхлестнуть их, иначе ничего не сдвинется с места. Я села за столик. Наконец-то у меня появился аппетит, и я выпила глоток чудесного нектара. Уже собиралась приступить к еде, когда появился отец, в ярости размахивая моим письмом.

— Как ты смеешь! Ты совсем с ума сошла!

Он распечатал письмо и начал читать его. Я попыталась помешать этому святотатству, но он одной рукой оттолкнул меня.

— Вы не имеете права читать это письмо! Оно не вам написано. Поль не должен был вам его отдавать.

— Дуреха! Я сразу заметил что-то странное в поведении твоего брата. И он недолго сопротивлялся. Как ты можешь писать такую чушь? В тебе никакого стыда не осталось? Ты так и не поняла, что он просто над тобой посмеялся?